Втроем на новом автомобиле они поехали путешествовать в Альпы. Останавливались в отелях, где Магде трудно было встречаться с Горном. Но в одном, где на два номера была одна ванная, они осели надолго. Магда надолго запиралась в ванной, шумела вода, а Кречмар ничего не подозревал.
Однажды, возвращаясь с прогулки, Кречмар встретил университетского товарища Зегелькранца. Кречмар рассказал, в каком вагоне дачного поезда он едет, но сам опоздал, покупая пиво. Зегелькранц оказался в купе с Магдой и Горном, которые мило беседовали и хохотали, вспоминая два номера и ванную.
Зегелькранц был писатель, последователь Марселя Пруста. И когда Кречмар нашел его, он предложил почитать что-нибудь из только что написанного. Лежа на траве с закрытыми глазами и слушая заунывный голос Зегелькранца, Кречмар вдруг с ужасом понял, что происходило все это время. Неожиданно для приятеля он вскочил и убежал.
В номере Магда легко убедила его, что он не прав, а писатель-идиот все неправильно понял. Она повторила, что Горн — гомосексуалист, и они просто играли. Кречмар поверил. Они быстро собрались и уехали, бросив Горна.
Произошла автокатастрофа. Машина разбилась, и Кречмар ослеп.
В больнице Магда прочла Кречмару письмо обиженного Горна, отбывающего из Парижа в Англию, а потом спустилась в кафе, чтобы рассказать ожидающему ее там Горну, как Кречмар реагировал на письмо.
Магда сняла двухэтажную дачку в деревне для Кречмара. Первым туда вселился Горн. Он сказал кухарке, что он врач безумного больного, но тот не должен знать, что за ним наблюдают. Сам больной с племянницей на днях въедут.
Горн жил на втором этаже. Магда водила Кречмара по комнатам, а Горн смотрел, как тот ощупывает вещи, и беззвучно смеялся. Ему доставляло удовольствие часами сидеть напротив слепого и видеть, как тот волнуется при малейшем шорохе, напряженно вслушиваясь в тишину.
Магда под видом счетов подсовывала Кречмару векселя на громадные суммы, которые тот легко подписывал.
Зегелькранц очень переживал за однокашника, остро чувствуя свою вину. А когда узнал о катастрофе и слепоте Кречмара, немедленно отправился в Берлин и все рассказал Максу. Через день Макс, который давно был обеспокоен чудовищным количеством денег, которые проживал в Швейцарии Кречмар, отправился в Цюрих. Он без труда нашел деревню, где снимал дачу его шурин.
Голый Горн как обычно сидел напротив слепого и щекотал его травинкой. «Я узнал вас. Вы Горн», — сказал Макс, входя. Горн приставил палец к губам и встал, а Кречмар вдруг закричал.
Макс бил Горна палкой, тот убегал, закрываясь руками, а Кречмар продолжал дико кричать.
Подъехав к дому, Магда увидела отъезжающий автомобиль Макса. Горн весело выглядывал из окна на втором этаже.
В Берлине Кречмар молчал. Аннелиза бережно ухаживала за ним и тихо плакала, принимая его горе, как свое. А однажды, присев на колени, она сказала: «Бруно, я так люблю тебя». И слезы из мертвых глаз побежали по щекам.
А Магда приехала на квартиру Кречмара, сказала швейцару, что нужно забрать кое-какие вещи, и принялась укладывать ценности.
Река
В начале восьмидесятых годов девятнадцатого века далеко за полярным кругом, где-то рядом с Ледовым океаном, по замерзшему лесному озеру продирались нарта, запряженная парой оленей, и два якута, сплошь зашитые в меха. Люди по колени вязли в сугробах снега. Пар от их дыхания с шипением вылетал из-под меховых капоров.
Мужчина шел впереди с вожжей в руках, упираясь в снег длинным, как посох, прутом. По временам он внимательно вглядывался вдаль, туда, где кончалось озеро. Женщина устало плелась за ним. Ошейник из беличьих хвостов совершенно закрывал ей глаза и лицо.
Вдруг олени резко остановились. Мужчина откинул капор.
— Прошел… Видишь! — воскликнул он, указывая на следы.
Его некрасивое лицо от испуга стало еще более неприятно. Следы вели туда же, куда двигались олени.
— Должно быть, близко… Подожди, крикну, — сказал он и хрипло заорал: — Аху!.. Ху… Гууу!
— Уху!.. Ху… Гуу!.. — сразу закричала женщина, но голос ее был слабее.
Они замолчали и прислушались к звонкой тишине, разрываемой лишь тяжелым сопением оленей.
— Должно быть, не здесь… А может, померли, — с надеждой сказал мужчина.
— Нет, Петручан, они долго живут, — сказала женщина и двинулась дальше, держась чуть в стороне от следа.
Петручан колебался мгновение, затем схватил оленей и повел, стараясь держаться от следов подальше.
Вдруг он резко остановил оленей. Он сделал это так стремительно, что животные задними ногами повскакивали на тальниковые облучки нарт.
— Анка! Смотри… Кровь! — испуганно воскликнул он, указывая на ровную нить алых крапинок с желтым ободком, тянувшуюся вдоль ровного ряда следов. — Нет, дальше не поеду. Ни за что не поеду…
— Милый Петручан! Поедем еще немного! Крикнем сначала, а потом поедем! Хорошо? — униженно попросила женщина и сразу закричала своим слабым голосом. Она уже не закрывала лицо, несмотря на обжигающий мороз.
— Крикнуть — крикну, но не поеду. Нет такого закона, чтобы ехать, где кровь. Им надо. Оставим здесь. Пусть придут и возьмут.
— Но тогда я его не увижу… — сказала женщина и умоляюще посмотрела на спутника.
— Нет такого закона, чтобы ходить, где кровь прокаженных, — упрямо повторил тот, отводя глаза.
— Петручан, ты обещал… Один раз… Когда увижу его без тела на лице, то забуду. Привыкну к тебе… Полюблю… Будем жить… — Она начала порывисто, а закончила как-то неуверенно.
— Крикнуть — крикну, а не поеду. Нет такого закона, чтобы ездить. От одного запаха человек захворать может. Уху… ту… гу… оха!
Они прокричали и прислушались, сдвинув капоры с ушей.
АнкаОткуда-то издалека послышался слабый звук, похожий на собачий вой.
— Слышишь, зовут! — воскликнула Анка и бросилась бежать.
Петручан поймал ее за рукав.
— Куда! С ума сошла?! — крикнул он.
— Пусти! Пусти! Я сейчас… Я издали… Только взгляну… Ты здесь постой. — Она вырвалась и побежала, утопая в сугробах. Она бежала, падала, снова бежала. Меховой капор сдвинулся на затылок, холодный воздух обжигал лицо. Она не замечала, что Петручан бежал следом вместе с оленями и нартой.
— Анка! Постой! Постой, глупая баба! Что ты делаешь! Стой! Подожди! — кричал он.
Вдали показалась юрта, доверху занесенная снегом. Перед ней стояли несколько темных человеческих фигур. Когда Анка подбежала, они вдруг разом встали на колени и протянули к ней руки.
Впереди стоял ее муж.
Первой шарахнулась в испуге худенькая почти голая девочка лет двенадцати.
За ней попятился исхудалый мужчина с длинными волосами, больше похожий на тунгуса.
Последним с колен поднялся старик с безгубым, изъеденным язвой лицом.
Грегорей оставался неподвижен. Анка упала перед ним на колени и порывисто обняла.
— Ты жив! Дышишь, Грегорей! И лицо у тебя есть… Они врали мне… И губы есть… Все как раньше… Я знала… Я останусь с тобой… Они мучили меня… Гнали… Как прокаженную… Все… все… И брат твой… — бормотала она бессвязно.
— Вот и ты заболела, — сказал старик и коснулся ее беспалой рукой.
— Зачем ты меня трогал? Ты знаешь, что нельзя! Я здоровая! — сердито воскликнула Анка.
— Стой! Куда! Вещи оставь, гад! Это общество послало! Оставь, а то я вымажу кровью твою поганую морду! — крикнула высокая, худая, лучше других одетая женщина лет тридцати.
