глядит на Митю во все глаза. Наверное, ждет обещания на словах. Глупо! Зачем слова, когда и так все понятно.
Вот у них с Пашей все по-другому. Они ни слова не сказали друг другу. Когда Лешка дотронулся до Пашиного плеча, она даже головы не повернула, а только склонила ее вбок и чуть прижала его руку маленьким розовым ухом. И снова занялась своим делом. А чего еще надо? Лешке — ничего не надо.
Соня перестала хлюпать носом, мощно уперлась коленом в крышку чемодана и застегнула его.
— А ты свой уложил? И не свисти, пожалуйста, на дорогу — плохая примета.
— Вот еще, — фыркнул Лешка. — Комсомольский руководитель, а в приметы веришь.
— Как ты сказал? — вдруг радостно спросила Соня.
— Чего — как? Я говорю, неприлично тебе верить в бабушкины сказки.
Соня бурно стиснула Лешку в объятиях и запечатлела звучный поцелуй на его щеке.
— Спасибо, малыш! — снова хлюпнула она носом. — За то, что сказал мне «ты». Вроде как своей…
Лешка вытер щеку. Безнадежны эти взрослые. Что он — «выкать» ей должен, если она ему без пяти минут сестра?
— Ну, так я и тебе скажу кое-что хорошее, — вспомнила Соня. — Я тебе письмо из района привезла от Паши Мойсенович. Она говорила, что ты забыл какие-то тетради.
Лешка удрал на кухню с тугим бумажным свертком. В нем под газетной оберткой лежала записка.
«Добрый день, Леша, извини, если с ошибками. Посылаю свои тетради с лагерной школы, ты их спрашивал, а потом забыл. Варька говорит спасибо за самолеты, что научил его делать, и посылает два креста, только зачем они тебе, если фашистские. Ну тебе лучше знать, ты умный. Ваня уже работает в колхозе, скоро мы к нему переедем, и, если захочешь написать, адрес: колхоз „Партизанская слава“. Ну и все пока. Оставайся здоровый. Твоя знакомая пионерка Прасковья Мойсенович».
— …Все правильно, — бормотал Лешка, запихивая тетради в свой обшарпанный чемоданчик. — Зачем разные там слова? «Оставайся здоровый», и все… Хотя, конечно, не лопнула бы, если написала, что будет немножко ждать… или что-нибудь такое.
Он тихонько вздохнул и по примеру Сони нажал на крышку коленом. Чемодан не закрывался. Слишком много собралось имущества: тетради, гильзы, партизанский кисет, ржавый рубчатый чехол от гранаты…
— И еще место понадобится. Сложная у тебя проблема! — сочувственно произнес за его спиной знакомый голос.
В дверях комнаты стоял майор Харламов. Лешка не сразу узнал его, потому что майор был в сером гражданском костюме и соломенной шляпе. В левой руке он держал длинную и узкую картонную коробку.
— А где Дмитрий Петрович?
— На вокзале билеты добывает, — не очень весело ответила Соня. — Попрощаться зашли?
— Это само собой. А еще — по делу. Алексей Вершинин, подойдите сюда!
Зардевшись от предчувствия чего-то приятного, Лешка подошел. Майор вытянулся и отчеканил:
— От имени товарищей по работе и себя лично вручаю вам скромный памятный подарок.
Лешка машинально взметнул руку в салюте и схватился за коробку. Она оказалась увесистой. Пришлось положить на стол. Узел шпагата долго не поддавался пальцам, и Лешка завертелся на месте, высматривая ножницы. Понимающе улыбаясь, майор раскрыл и протянул ему перочинный ножик.
В коробке на мягкой постельке из папиросной бумаги лежала пневматическая винтовка.
Лешка почему-то спрятал за спину руки и глуповато открыл рот:
— Мне?
— Тебе… Надпись, правда, не успели сделать, некогда было. Очень уж поспешно ты свои героические дела устраивал…
Лешка почти не обратил внимания на чуть заметную усмешку.
Винтовка!
Бывают в жизни человека бесконечно счастливые мгновения!
Впрочем, через минуту Лешка уже насел на майора:
— А Михасю… ничего не подарили? Шпилевских-то он накрыл, не кто-нибудь. Раненый был… А?
— Имеется в виду Дубовик? Ну, у него подарок фундаментальнее твоего. Выхлопотали путевку в железнодорожное училище. На этот раз он, кажется, остался доволен.
Поезд на Москву уходил в час ночи, и ровно в двенадцать они двинулись на вокзал. Шли втроем — братья и Соня. Михася не было. Город спал. Когда вышли на Советскую площадь, Лешка поглядел на шпили костелов, покосился в сторону Замковой улицы и вздохнул. Удивительно! Прожил здесь меньше двух месяцев, а уезжать не больно хочется, хотя ничего особо выдающегося здесь нет. Разве что музей.
Он еще не знал, что люди любят города не за улицы и площади, а за то, что им пришлось на них пережить.
Прямой вагон «Гродно — Москва» был прицеплен к хвосту поезда. Подсвечивая себе фонарем, щупленький пожилой проводник разглядывал билеты:
— Через Москву, Казань, Свердловск. Далековатый у вас путь, граждане пассажиры. Милости прошу — шестое купе, нижние места. Вы, гражданка, провожающая? Отправление через пятнадцать минут.
— Сама знаю! — мрачно сказала Соня и через голову проводника поставила чемоданы в тамбур.
В купе было душновато и темно. Только перронные фонари отражались в полированных поверхностях спальных полок и откидного столика у окна. Дмитрий поднял сиденье, сунул в темную яму под ним чемоданы и сказал Лешке:
— Сиди. Мы выйдем.
Лешка сел. Соня чмокнула его в щеку, и они вышли. Не успел Лешка вытереться, как противоположное сиденье медленно приподнялось, словно крышка гроба в страшной сказке, и оттуда вылез Михась.
— Тесак держи, — как ни в чем не бывало сказал он и протянул Лешке широкий штык в металлических ножнах.
— Это еще зачем?
— Ну… ты всякое трофейное барахло собираешь, а он у меня давно валялся. Прячь. На память, что ли…
Лешка затоптался на месте, как всегда с ним бывало в затруднительные минуты. Это что же получается? У него же ничего нет, чтобы на прощанье «отдарить» друга. Свинство сплошное.
— Да не крутись ты, — насмешливо сказал Михась. — Ничего не надо. Сам не знаешь, сколько ты мне… В общем всё. Ежели соберешься — на училище пиши.
— Так и будешь торчать у окна всю ночь? — спросил Дмитрий.
— Не всю, — сказал Лешка. — Еще немножко.
— Ага! Кажется, понял. Но, братик… у нас же скорый поезд, он на разъездах не останавливается.
— Я знаю. Все равно. Я посижу.
…Через полчаса после этого разговора паровозный гудок и тяжелый слитный гул далекого поезда услышала в маленькой хате на краю районного поселка худенькая девочка с печальными темными глазами.
Она приоткрыла дверь, чтобы стало слышней. От скрипа петель проснулся пятилетний мальчуган.
— На Мошкву пошел? — спросил он и снова сладко засопел в подушку.
Паша не ответила. Она стояла и стояла у открытой двери, пока не стих за лесом последний звук ночного поезда.
1974 г.
Книга третья
Шесть лет спустя
