чтобы обустроиться на новом месте. Гузельнур Али, мачеха Джевхер, не говорила по-английски, а оба ее брата были еще маленькими. Было ясно, что ехать должна она. Только что начались зимние каникулы, а Блумингтон – совсем не Нью-Йорк и не Лос-Анджелес. «Я бы лучше осталась дома, с друзьями, – ответила Джевхер. – У нас были планы».
«Ничего не поделаешь. Придется ехать», – сказал отец.
2 февраля они проснулись рано. В Пекине стояли трескучие морозы, а на улице было еще темно и тихо. Они молча оглядели собранные чемоданы, упаковали последние мелочи, три раза проверили, на месте ли заблаговременно купленные билеты на самолет. Власти с удвоенным рвением ополчились на Ильхама, и он опасался, что их могут не выпустить из страны.
У невыспавшейся Джевхер все еще слипались глаза, но сердце в груди тревожно колотилось. Она села к отцу на заднее сиденье такси. Пока ехали в аэропорт, то и дело выглядывала в заднее окно, не сомневаясь, что за ними хвост.
В терминал они прибыли без проблем и относительно быстро прошли регистрацию на рейс. Правда, понадобилось переложить кое-какие вещи из одного чемодана в другой, чтобы не платить за перевес. «Думал, нам придется хуже», – сказал Ильхам. Неприятности начнутся совсем скоро.
Джевхер долго стояла в очереди на паспортный контроль. Отец встал позади нее. Когда дошла очередь, Джевхер прошла к высокой стойке, за которой сидел пограничник в темно-синей форме. Он видел только голову девушки. Она протянула паспорт с оттиском герба Китайской Народной Республики на бордовой корочке и копию приглашения из университета. Пограничник положил паспорт в сканер, взглянул на лицо, потом на экран компьютера и знаком показал, что можно проходить дальше. Она осталась ждать. Мимо нее проходила вереница других путешественников. Вдруг она услышала взволнованный голос отца.
– Почему я должен пойти с вами? У меня все законно. У меня все документы. Зачем мне нужно идти с вами? – спорил Ильхам с пограничником, показывая на ограждение, за которым стояла Джевхер. Он пытался объяснить, что скоро их рейс, что они могут опоздать на самолет.
Пограничник успокаивал Ильхама:
– Не стоит волноваться, я лично прослежу, чтобы вы сели в самолет – если, конечно, вам можно вылететь.
– Куда вы ведете моего папу? – спрашивала Джевхер.
Ильхам велел взять его чемодан и подождать, пока разбираются с этим делом. Но она не хотела оставаться одна в полном неведении и пошла за ним в комнату для допросов.
Там Ильхам спрашивал пограничников:
– Почему вы так со мной поступаете? У меня все было законно.
Один из них ответил, что действуют в рамках протокола.
– Я уже все сделал по протоколу. Я выезжаю легально. Есть все необходимые документы, – кипятился Ильхам.
Ему сказали подождать. Ждать пришлось почти два часа. На все требования объяснить, в чем дело, был один ответ: ждите.
Он спросил, кто будет платить за обмен билетов, если они не успеют на рейс. Ему никто не ответил.
Наконец в комнату вошла молодая сотрудница иммиграционной службы.
– Их рейс уже готов к вылету, – сообщила она. – Джевхер может идти на посадку, если хочет, но Ильхаму пока придется остаться.
– Это моя дочь. Она должна лететь со мной. По условиям ее визы она должна быть со мной.
Девушка даже не взглянула на него и обратилась к Джевхер:
– Вы летите?
В конце концов тот же вопрос задал ей Ильхам.
– Беги отсюда, – сказал он ей, когда она стала отказываться. – Пожалуйста, улетай. Хочешь здесь остаться, здесь, где с нами так обращаются? Давай, иди!
Она обняла отца.
– Давай, давай, – сказал он.
Это был последний раз, когда она видела его так близко, лицом к лицу.
* * *
Прошел год после того дня в аэропорту Пекина. Джевхер сидела за компьютером в Блумингтоне, где фактически жила в изгнании. Она обновляла ленту новостей, пытаясь узнать об отце. После отлета из Китая и вплоть до его ареста в январе 2014 года они созванивались по скайпу каждый день. У нее в комнате все еще стоял его чемодан с вещами.
Ильхаму предъявили обвинение в сепаратизме и разжигании межнациональной розни. Мало кто из сторонников сомневался, что его признают виновным. Почти 100 % приговоров в китайских судах – обвинительные[471].
Как-то в интервью, лет за пять до ареста Ильхам предсказывал, что ему дадут срок или даже приговорят к смертной казни. «Вероятно, такую цену придется заплатить нашему народу, – говорил он. – Пусть я уйду, но это, возможно, привлечет внимание к судьбе уйгуров. Об этом задумаются, а потом, может быть, больше людей узнает и обо мне».
Приговор шокировал всех, включая самого Ильхама. «Это несправедливо! Несправедливо!» – кричал он, узнав, что его приговорили к пожизненному заключению. В зале суда рыдающая Гузельнур упала без чувств, и братья мужа вынесли ее на улицу[472]. На другом конце мира Джевхер, плача, прижимала к груди вещи отца, чтобы хоть как-то быть ближе к нему.
С тех пор как отца заключили под стражу, Джевхер неустанно борется за его свободу, даже несмотря на то что в мире история Ильхама не вызывает и половины интереса, обращенного к судьбам других китайских диссидентов, например недавно скончавшегося лауреата Нобелевской премии Лю Сяобо. Годы спустя желание добиться свободы для отца в ней не угасло. В разлуке Джевхер стала больше понимать Ильхама и прониклась восхищением к своему отцу. «Я всегда знала, что отец очень умен, – говорит она. – Но у меня были к нему претензии, я часто жаловалась: “Почему ты уходишь? Почему столько времени возишься с чужими проблемами?” На самом деле он действительно хотел облегчить судьбу уйгуров, сделать их жизнь лучше».
К тому времени, когда Ильхама приговорили к пожизненному заключению, уйгурский интернет давно умер. Не было уже сайтов и форумов, которые объединяли разрозненные группы людей по всему Синьцзяну, где уйгуры разговаривали друг с другом об искусстве, музыке, любви, религии и политике, где они заводили новых друзей и поддерживали отношения. Все первопроходцы уйгурского интернета сидели по тюрьмам или были вынуждены покинуть страну.
Чтобы читать материалы на запрещенных зарубежных сайтах, нужно было скачивать специальные программы для обхода Великого файрвола под страхом тюремного срока за поиск экстремистских материалов. Или приходилось довольствоваться китайским интернетом – столь же полным ограничений, насквозь зацензурированным и ханьским, как и сам Китай.
Репрессии не помогли властям добиться заявленной цели. Заглушив голоса, призывавшие к умеренности, как, например, голос Ильхама Тохти, власти лишь разожгли костер межнациональных противоречий. Для уйгурской молодежи, недовольной политикой Пекина, нет отдушины, нет площадки, на которой люди могли бы
