Когда Шопенгауэр говорит о воздержании от воли у индивидуума и о его необходимости погрузиться в себя для ясного осознания эстетического опыта, мы вправе предположить, что на него оказали влияние те мысли Канта, о которых мы только что упоминали. В то же время было бы ошибочным полагать, что его теория - лишь пересказ идей Канта более романтичным и образным языком. Как можно видеть из приведенных выше высказываний, Кант уделял главное внимание относительно ограниченной проблеме определения статуса эстетических суждений (как это отчетливо выражено в некоторых его утверждениях) и их оснований; он предполагает, что их основанием, главным образом, является наша совместная способность одинаково реагировать на то, что представлено как нечто целое, а также наша способность получать наслаждение от вещей (как естественных объектов, так и произведений искусства), если признано, что они вызывают гармоничное взаимодействие наших способностей понимать и воображать с сознательным вос
267
приятием предмета. Понимая высказывания Канта таким образом, становится очевидным его намерение провести четкое разграничение между эстетическим пониманием и нашим обычным или научным знанием эмпирических фактов, которое предусматривает расположение или организацию данных чувственного восприятия в соответствии с определенными понятиями.
Однако он не представляет это различие как две соперничающие формы познания, где одна форма важнее другой; будет более правильно сказать, что он вообще не рассматривает эстетическое сознание как источник объективного знания: "Суждение вкуса... является не познавательным суждением... а эстетическим, то есть это такое суждение, в основании которого не может быть ничто иное, кроме как субъективное мнение" [1].
1 Критика способности суждения.
Шопенгауэр же, напротив, как мы уже ранее заметили, придерживался взгляда, что эстетическое понимание является знанием, причем это знание позволяет проникнуть в реальность на более высоком уровне, чем может позволить научное исследование. Более того, понятие незаинтересованного созерцания приобретает в системе Шопенгауэра большее значение, чем у Канта. Он не только понимает подлинную свободу от всех обычных форм понимания мира путем радикального изменения понятия познающего субъекта, но также считает, что эстетическое познание имеет особую ценность, которая очевидна всем, кто признает общие принципы его философской теории, на основании того, что она дает временную свободу от бремени воли.
268
Замечательной иллюстрацией этого является ощущение возвышенного, поскольку именно оно позволяет человеку осознать предметы и события, которые находятся во "враждебных" отношениях с его волей и при обычных обстоятельствах они, как правило, вызывают сильный страх; и все же он способен "через свободное и сознательное превосходство воли и знания, связанного с ней" созерцать их в полном спокойствии, "поднявшись над самим собой, своей личностью, своим волением и волением вообще" (том I).
Для современного читателя Шопенгауэрово сравнение науки и искусства, при этом он всегда показывает недостатки первой, может оказаться вариацией на знакомую тему: метафизические системы во все времена стремились установить предпочтения, как если бы абсолютно различные формы человеческих исследований и поступков можно определить и "поставить им баллы" в соответствии с некой общей шкалой, и теория Шопенгауэра не является исключением. Но сейчас и здесь трудность возникает из-за готовности отвести художественному сознанию роль, схожую с той, которую другие философы отводили сверхчувственному знанию, или "интуиции": разве не достоин он обвинения в представлении в его собственной системе доктрины, которую он без колебаний осыпал насмешками, когда находил ее где бы то ни было? На это он мог бы ответить, что обращался к такому опыту, который не только возможно постичь разумом, но и который возможно эффектно и точно выразить через произведения искусства как посредника; в случае "интуиции", с другой стороны, постулированные образы познания не удовлетворяют ни одному из этих условий.
269
Шопенгауэр наверняка представлял творящего художника как человека, наделенного даром не только осознать и понять истинный характер вещей, но также и способного воплотить его в конкретных формах образов, так чтобы он мог быть постигнут другими; многократно повторяя в своих "добровольных и имеющих определенное намерение работах" то, что он увидел, художник дает нам возможность взглянуть на мир его глазами (том I). Таким образом, он не принимает в целом не внушающий доверия тезис, хотя этот тезис и поддерживается некоторыми философами-идеалистами, рассматривающими вопросы искусства, - что сущность художественного гения заключается только в его способности делать открытия или "создавать внутренние образы", а умение выразить их - второстепенно или не имеет никакого значения. Он же полагал, что художник, чтобы оправдывать свое имя, должен также обладать силой убедительно выражать и передавать "во внешний мир" сущность своих восприятий.
Даже если мы согласны с вышесказанным, я считаю, что Шопенгауэр чересчур сильно стремился подчеркнуть раскол между оригинальным пониманием или видением, с одной стороны, и его "материальным" воплощением в произведениях искусства - с другой. Такое разделение достаточно претенциозно: трудно, а иногда и невозможно провести четкую границу между этими понятиями, особенно если учитывать то, что художники называют своим методом работы. Пикассо говорил, что не знает заранее, какие цвета будет использовать. Далее можно привести слова других художников, из которых можно сделать заключение, что "реальное" содержание картины или скульптуры в большинстве случаев не существует заранее в сознании художника и не ждет своего воплощения на холсте или в камне, оно может возникать постепенно, зачастую методом проб и ошибок. Фактически, художник "играет" материалом, из которого творит. Художник или скульптор воспринимают и познают руками так же, как и головой, и по этой причине разделение творческого процесса на две фазы: первая - созерцательная, или перцептивная, вторая - исполнительная, или "техническая", - может привести к серьезным заблуждениям.
270
Но вряд ли такой подход покажется привлекательным. С одной стороны, иногда кажется вполне естественным воспринимать произведения искусства как достигшие или не достигшие той цели, которую ставили перед собой их создатели, даже если это не всегда значит, что в произведениях, о которых идет речь, пытались воспроизвести то, что уже было задумано и оформлено в них первоначально. С другой стороны, "точность" или "совершенство", которые часто бросаются в глаза зрителю как главная характеристика завершенного творения, могут побудить его перенести те чувства, которые возникают у него при взгляде на произведение искусства, в сознание художника до исполнения его замысла. Говоря в общем, тенденция традиционной эстетики ассимилировать вопросы, касающиеся сложных и мистических процессов художественного творения, и вопросы, рассматривающие характер и качество психологического состояния в момент восприятия объектов прекрасного, кажется такой же распространенной, как и зачастую критикуемая тенденция смешивать вопросы последнего рода с аналитическими проблемами спора о вкусах.
271
Говоря о системе Шопенгауэра, отметим, что "зрительский" подход, которого он придерживался, тесно связан с его оригинальной концепцией истинных объектов эстетического сознания, которую мы сейчас обсудим. Более того, под влиянием романтизма он предложил исключительно вдохновенную интерпретацию творящего гения, и эта интерпретация поддается выражению в рамках чувства экзальтации и повышенной физической чувствительности, которые сопровождают определенные созерцательные состояния. Никто не сомневается, что в своей попытке отделить созерцательное от практического он был отчасти движим желанием оградить искусство от какого бы то ни было осквернения Волей; хотя здесь можно возразить, что даже чистое "созерцание" предположительно требует проявления Воли в некотором смысле, например, чтобы сконцентрировать внимание. И все же эти размышления, хотя и не лишены некоторых слабостей, позволяют ему прийти к достаточно выдающимся фактам, которые не всегда в достаточной мере признаются.
Например, он понял, что, несмотря на существенные различия, существует значительное сходство между соответствующими точками зрения и подходами творящего художника и воспринимающего эстетического созерцателя. Общим для них обоих является отход от интересов, управляющих природой и направляющих внимание, которое мы уделяем вещам, а также готовность рассматривать опыт с точки зрения, предполагающей временный отказ и отречение от нашей привычной роли практических наблюдателей, не размышляющих целенаправленно.
