– Вкусные, наверное, – с легкой грустью заметил Отчаянный. Бычки соблазнили не только его – один из носильщиков вдруг ринулся вниз. Человек, вышедший из хижины, поговорил с ним и вынес ему дощечку, а дракон нацарапал на ней когтем какие-то иероглифы.
Человек взял себе дощечку, дракон – бычка; очевидно, они заключили сделку. Носильщик примкнул к поезду, на лету уплетая свою покупку вместе с костями и потрохами. Пассажиров он во время своих курбетов даже и не подумал ссадить – бедняга Хэммонд, должно быть, позеленел.
– Могу и тебе купить одного, если тут принимают гинеи, – предложил Лоуренс.
– Не надо, я вообще-то не голоден. – Отчаянного явно занимала другая мысль. – Он ведь написал что-то на доске, правда, Лоуренс?
– Думаю, да, хотя ты понимаешь в китайской письменности куда больше меня.
– Неужели все китайские драконы умеют писать? – закручинился Отчаянный. – Они сочтут меня очень глупым, когда узнают, что я неграмотный. Надо бы поучиться – ведь писать, оказывается, можно не только пером, но и когтем.
Жаркое время дня они переждали в придорожном павильоне – возможно, из любезности к Лян, не любившей яркого солнца. Люди поели, драконы отдохнули, и вечером все снова пустились в путь. На земле через неровные промежутки горели маяки, но Лоуренс ориентировался по звездам. Теперь они летели на северо-восток. Дни стояли все такие же жаркие, но менее влажные, а ночи дарили восхитительную прохладу. Видно было, что это северный край, где бывают холодные зимы: павильоны огораживались стенами с трех сторон, на каменных платформах стояли печки для обогрева полов.
Пекин выходил далеко за пределы городских стен – внушительных, с квадратными башнями и зубцами на манер европейских замков. От ворот разбегались широкие улицы, мощенные серым камнем. Сверху они из-за обилия людей, лошадей и повозок походили на реки. Много было и драконов, как на улицах, так и в небе. Они перелетали из одного квартала в другой, порой неся на себе целую кучу китайцев. Город с невиданной точностью был поделен на квадраты, и господство прямых линий нарушали только четыре маленьких озера. К востоку от них стоял императорский дворец, состоящий из множества павильонов, огражденный собственными стенами и окруженный рвом с мутной водой. На закате все его кровли сверкали как позолоченные, и деревья с еще не выгоревшей листвой бросали длинные тени на серые площади.
Путников встречал в воздухе дракон небольшого размера – черный, с канареечно-желтыми полосками, в ошейнике из темно-зеленого шелка. Он нес на себе человека, но с другими драконами беседовал сам. Отчаянный по примеру остальных устремился вниз, на круглый островок посреди южного озера, в какой-нибудь полумиле от стен дворца. Широкий беломраморный пирс предназначался, видимо, исключительно для посадки драконов, поскольку лодок на озере не было.
В конце его высилось грандиозное красное сооружение – не то стена, не то здание – с тремя прямоугольниками ворот. В двое боковых, что пониже, могли пройти во весь рост четверо таких, как Отчаянный, а центральные были и того больше. По бокам от красной громадины несли караул два огромных дракона-империала, очень похожие на Отчаянного, но без манишек – один черный, другой темно-синий. За ними выстроились в две шеренги солдаты с длинными копьями, в синей форме и сверкающих стальных шлемах.
Драконы-носильщики прошли в боковые ворота, Лян направилась прямиком в середину. Отчаянному заступил дорогу черный в желтую полоску дракон. Он низко кланялся и говорил что-то извиняющимся тоном, показывая на тот же центральный проход. Отчаянный дал ему краткий ответ и сел, в явном неудовольствии расплющив на шее жабо.
– Что-то не так? – тихо спросил его Лоуренс. За воротами виднелось великое множество людей и драконов – намечалась, видимо, некая церемония.
– Они хотят, чтобы ты слез и прошел в маленькие ворота, а я в большие. Только я тебя одного не пущу. Глупость какая: трое ворот, и все ведут в одно место!
Лоуренсу очень бы хотелось сейчас получить совет Хэммонда: полосатый дракон и особенно его всадник пребывали в не меньшей растерянности, чем он сам. Империалы и солдаты стояли неподвижно, как статуи, но на той стороне, видимо, уже начали понимать, что дело неладно. Китаец в богато расшитом синем одеянии, пройдя сквозь боковые ворота, посовещался с полосатым и его капитаном, вопросительно взглянул на Лоуренса с Отчаянным и вернулся назад.
За воротами послышались разговоры. Затем голоса смолкли, и оттуда пришел дракон глянцевито-черной масти, как у Отчаянного, с такими же голубыми глазами и синим узором на крыльях. Прозрачная черная манишка топорщилась между алыми ребристыми рожками. Селестиал – нет, селестиалка – произнесла что-то низким и звучным голосом. Отчаянный сперва замер, потом задрожал, приподнимая собственную манишку.
– Лоуренс, она моя мать.
Глава 13
Лоуренс после узнал от Хэммонда, что центральные ворота предназначены исключительно для императорской семьи, империалов и селестиалов – поэтому капитана и не пускали в них. Цянь разрубила гордиев узел, попросив Отчаянного пролететь над красным порталом.
Преодолев таким образом сложности этикета, гостей провели в самый большой из драконьих павильонов, где стояли два длиннейших стола. Цянь заняла место во главе одного из них. Отчаянный сидел слева от нее, Юнсин и Лян – справа. Лоуренсу указали место чуть ниже, Хэммонда поместили напротив него, остальных британцев усадили за другой стол. Лоуренс счел за благо не возражать против этой условной разлуки, видя, что Отчаянному сейчас все равно не до него. Он разговаривал с матерью так робко и почтительно, будто его подменили. Цянь была крупнее его, и полупрозрачная чешуя вкупе с величавыми манерами говорила о том, что лет ей уже немало. Ни сбруи, ни ошейника она не носила, но ее жабо украшали желтые топазы, а на шее висело обманчиво хрупкое ожерелье филигранного золота с такими же топазами и жемчугами.
Перед драконами водрузили гигантские медные блюда. На каждом лежал зажаренный целиком олень. Нанизанные на рога апельсины с гвоздикой распространяли приятный для людей аромат, начинка состояла из орехов и красных ягод. Людям подали восемь не менее изысканных перемен. После однообразной дорожной еды путники встретили экзотические деликатесы с нескрываемым удовольствием.
Лоуренс счел, что поговорить ему будет не с кем – разве что с Хэммондом через стол: переводчика поблизости не замечалось. Слева от него восседал престарелый мандарин. С шапки сановника, украшенной драгоценным камнем молочного цвета, свисало павлинье перо, из-под нее спускалась роскошнейшая коса – почти черная, несмотря на морщинистое лицо. Ел и пил он с большой сосредоточенностью, даже не пытаясь завязать с Лоуренсом беседу. Сосед с другой стороны прокричал что-то на ухо мандарину, и Лоуренс понял, что тот, помимо незнания языков, еще и глух.
Тем сильнее было удивление капитана, когда он услышал справа английскую речь с густым французским акцентом.
– Надеюсь, путешествие не слишком вас утомило. – Приветливый веселый голос принадлежал французскому послу, одетому во что-то длинное – скорее в китайском, чем в европейском стиле. Из-за костюма и темных волос Лоуренс поначалу и его принял за местного жителя. – Беру на себя смелость представиться вам вопреки недружественным отношениям между нашими странами. Мое имя де Гинь. В некотором роде мы с вами уже знакомы: мой племянник, по его уверениям, обязан жизнью вашему великодушию.
– Простите, сэр, но я вас не понимаю. Племянник?
– Жан-Клод де Гинь, лейтенант наших воздушных сил, – кланяясь, объяснил посол. – Вы встретились с ним в прошлом ноябре над Ла-Маншем, когда он попытался взять вас на абордаж.
– Боже правый! – Смутно припомнив молодого лейтенанта, который столь храбро сражался за французский конвой, Лоуренс пожал де Гиню руку. – Конечно, я помню его – чрезвычайно отважный молодой человек. Надеюсь, теперь он совсем поправился?
