– Сыночков… сыночков моих… нету ли?.. Сыночки мои!
Среди освободителей пришёл и Лёшка Луготинцев. Он явился к батюшке и сказал:
– Отец Александр, тебе надо уходить. Тебя арестуют, это точно. Говорят, всем, кто участвовал в Псковской Православной миссии, арест и расправа. Хорошо, если в лагеря, а то и к стенке могут поставить. Я помогу тебе переправиться в Прибалтику.
– Нет, Лёша, мне со своей земли уходить некуда, – отвечал батюшка. – Здесь моя ненаглядная Алюшка похоронена, здесь все Торопцевы, другие мои прихожане. Здесь моя армия полегла. Про лагерь в Сырой низине слыхал, что с ним сделали? Один только спасся, жил у меня там же, где и ты прятался. За несколько дней до прихода наших ушёл. Сказал, пойдёт навстречу, а там будь что будет. А звали его Иван Три Ивана. Потому что был он Иван Иванович Иванчёнок. Ну а коли арестуют и упекут в лагерь – попощусь. Наступит для меня хорошая монашеская жизнь. Бог даст, и мученическую кончину приму.
Уходя дальше воевать, Лёшка Луготинцев переговорил с Евой:
– Ты мне давно понравилась. Ещё когда я под куполом прятался. Вернусь, пойдёшь за меня замуж?
– Ты вернись, а там видно будет.
С тем они и попрощались. Алексей отправился бить врага, а батюшка Еве дал наказ:
– Иди за него замуж, Муха. Он хороший парень. Главное, со дна потихоньку вверх поднимается. Ты ему будешь опорой в этом подъёме.
Еще через два дня отца Александра арестовали прямо на улице. В том доме, где он жил в сорок первом году, теперь временно разместился новый сельсовет и сельский комитет партии.
Допрашивали батюшку прямо в его храме. Двое. Один постарше, Наум Захарович, другой помоложе, Михаил Сергеевич. Наум Захарович спросил:
– Ну что, поп! Ты здесь сколько людей исповедовал?
– Не считал.
– Ну а теперь мы тебя здесь будем исповедовать. Ну что, поп, доигрался?
– Во что? – спросил отец Александр.
– В любовь с фашистами.
– Никакой любви у меня с ними не было. Можете у любого нашего сельчанина спросить.
– А вот мы сейчас и спросим первого попавшегося. Введите гражданина Лаврова.
Привели какого-то дедка.
– Гражданин Лавров, что вы можете сообщить следствию о взаимоотношениях гражданина Ионина с немецкими властями?
– Хорошие, – кивнул дедок.
– Конкретнее.
– Чего?
– Приведите примеры.
– Да какие примеры! Целовался с ними взасос. Не разлей вода! Доходило до того, что этот поп прямо на улице встанет, бывало, с немецким полковником и давай обниматься и целоваться с ним! Своими глазами видел. Тьфу!
Свидетельница Овсянникова дала гораздо больше показаний:
– Каждый раз в церкви этот с позволения сказать поп призывал верующих дураков любить Германию и подчиняться рейху. Прямо, как стыда-то нет у человека! А ещё священник! Расстреливать таких надо на месте! Фашисты к нему приходили всегда в гости, и он их очень любезно принимал у себя. Собирал по селу пищу и одежду. Якобы для того, чтобы отдать пленным советским. Их содержали у нас недалеко в лагере, в Сырой низине. А сам всё отдавал немчуре. И как его до сих пор земля носит! И деньги, которые дураки люди ему несли в церковь, все отдавал фашистам. Детей себе нахапал, разных, которые без родителей остались. Воспитывал их. Прививал любовь к Германии. Это у нас все знают, кого ни спросите!
Был ещё один свидетель. Какой-то болезненного вида человек по фамилии Новожёнов.
– Что вы можете рассказать о том времени, когда гражданин Ионин, он же священник отец Александр, пребывал в Пскове.
– Очень некрасивое было поведение у всех там священников, – сказал Новожёнов. – Всё мужское население города, включая меня, было арестовано. Поначалу арестовали и попов. Но часа не прошло, как немцы перед ними сильно извинились и отпустили. А те им за это чуть ли не руки целовали и клялись верой и правдой служить Германии.
– Вот видишь, попяра, – ликовал Наум Захарович. – Мы взяли первых попавшихся, и все они свидетельствуют о твоих преступлениях. Никто за тебя не заступился. Наконец-то я до тебя добрался. Давно у меня чесались руки тебя к стенке поставить. Что, будем продолжать опрос свидетелей?
– Таких? Таких больше не надо. Это всё липовые свидетели. Вы спросите моих прихожан, которые в церковь ко мне приходили.
– Эти, понятное дело, с тобой заодно. Кстати, фамилии их?
– Я фамилий не спрашиваю. Ко мне люди приходят по именам. Половина села были мои прихожане, и я всегда только против врага агитировал в своих проповедях.
– Ах ты, поп, поп, толоконный лоб! Вертишься, как карась на сковородке. Что, хочется жить, долгополый? Эх, с каким бы я удовольствием лично прямо сейчас тебя шлёпнул! Да нельзя. Сейчас к вашему отродью временное послабление объявлено. Даже храм твой не могу тронуть. Не то что взорвать. А я, между прочим, столько в своё время этих церковных халабуд дрызнул! И в основном все они были имени Александра Невского. Твой бы мне как раз для коллекции. Пятый по счёту. Ну, ничего, придёт ещё наше время! Давайте других свидетелей.
И приходили ещё свидетели, подтверждавшие, что отец Александр проповедовал любовь к Германии.
– Так и говорил: «Любите немцев, они над вами имеют превосходство!» – уверяла свидетельница Аникеева.
– Гитлера воспевал. Прямо, как будто нет лучше этого Гитлера на всём свете человека, – добавляла свидетельница Чубина.
– Село всё голодало, а он вечно обжирался за счёт односельчан, – уверял свидетель по фамилии Луд.
– Хороший был священник, – свидетельствовал крестьянин Розанов, тот самый, с которым в первый день в Закатах отец Александр беседовал по поводу самодельного креста, сделанного из советской серебряной монеты. – Ничего не могу сказать плохого. Его отпустить надо.
– Погоди, ты же, помнится, выругался, когда мы тебя спрашивали, – озадаченно промолвил истребитель храмов.
– Это я так, о своём выругался.
– Ну так и вали отсюда!
Другие ещё трое дали требуемые свидетельства против отца Александра:
– Когда у нас в селе казнили партизан, этот поп поднялся на помостье и благословил казнь своею Библией.
– Подтверждаю, что казнь партизан проходила с благословения священника Александра.
– Полицаев благословлял на то, чтобы драли с нас три шкуры.
– А не агитировал за вступление в ряды Русской освободительной армии Власова?
– Гитировал!
Михаил Сергеевич до этого всё время молчал и смотрел на батюшку, как тому казалось, даже сочувственно. Когда ушёл последний свидетель, он вежливо обратился к отцу Александру:
– Александр Фёдорович, как видите, все против вас. К чему дальнейшее отпирательство? Подпишите чистосердечное признание в том, что активно сотрудничали с гитлеровцами, и нам всем сразу станет легче.
– Это конечно, я тоже хочу, чтоб всем было легче, – сказал батюшка. – Но посудите сами, Михаил Сергеевич, Наум Захарович, как же я буду врать о себе! Ведь я только и молился об избавлении Русской земли от проклятого врага. Звал святого благоверного князя Александра Невского, который бил немцев неподалёку отсюда на льду Чудского озера. Умолял его оказать помощь русскому оружию. И в Сырую низину, где был лагерь наших военнопленных, я честно отвозил продовольствие и предметы одежды. Половина их доставалась узникам, а половину и впрямь забирали себе немцы. Это не потому, что я хотел этого. Я помогал нашим. Михаил Сергеевич, опросите других свидетелей. Я ведь чувствую, что против меня у вас уже нет людей. Найдите партизана Алексея Луготинцева. Будучи раненным, он прятался у меня в храме, под малым куполом, пока не выздоровел. Найдите бывшего узника Сырой низины Ивана Ивановича Иванчёнка. Он тоже у меня прятался после ликвидации концлагеря…
В этот миг зашедший за спину к батюшке Наум Захарович нанёс ему удар рукояткой пистолета по голове. Отец Александр упал. Его стали избивать ногами. Потом подняли и вновь усадили на стул. Кровь лилась с затылка по спине. Сознание мутилось.
– Подписывай, гнида поповская!
– Прости им, Господи, ибо не ведают, что творят. Ничего подписывать не буду. Можете хоть убить.
– А ведь имеет, вредный поп, дар психологического воздействия! Начнёт врать, так заслушаешься.
Тем временем возле храма собрались прихожане, требуя, чтобы и у них были взяты свидетельские показания. Михаил Сергеевич вышел к ним и сказал:
– Не волнуйтесь, граждане, каждого выслушаем. Только должен быть порядок. Расходитесь все по домам и ждите повестки. Так полагается. Порядок!
Все попята тоже толклись вокруг дома, где их покровитель принимал муки. Леночка осмелилась подойти к Михаилу Сергеевичу и сказала ему:
– Отпустите нашего батюшку.
– Не положено, – буркнул тот, прикуривая.
– Ну пожалуйста!
– Идите, идите!
Тут Леночка стала обнажать руку до локтя:
– Если хотите, возьмите у меня кровь.
– Ещё чего! – возмутился Михаил Сергеевич. – Зачем же нам твоя кровь?
