Но этот ребенок… С самого начала Артур Банкрофт не испытывал теплых чувств к сыну Летти – просто на дух не выносил, если уж говорить начистоту. Ему исполнилось два года: тонкие черты лица, обрамленного черными волнистыми волосами, темные глаза смотрят настороженно и застенчиво. Ничуть не похожий на Летти, он был вылитой копией отца – человека, который повеселился с его дочерью, а потом ушел и не вернулся. И не имело значения, была причиной война или нет!
– Ты говоришь о Кристофере? – спросила Люси простодушно. Осторожности отца при выборе слов она явно не заметила. – Винни не может оставить его одного дома.
– За ним присмотрит прислуга. – Тишина на другом конце провода, видимо, соответствовала пожатию плечами.
Артур Банкрофт продолжал настаивать:
– Это несправедливо по отношению к Летиции. Учитывая обстоятельства…
– Пора бы ей уже забыть обо всем.
– Подумай и обо мне, ведь это я живу с ней. Дуется несколько дней после того, как увидит его.
– Знаю, пап, – согласилась Люси, – но вам с Летти придется немного потерпеть. Я же не могу сказать Винни, чтобы она оставила дома одного ребенка. Если уж честно, мы с сестрой стараемся превратить твой день рождения в настоящий праздник, а из твоих слов получается, будто тебе это совершенно не нужно.
Она была раздражена и готова заплакать. Артур быстро поменял тон.
– Нет-нет, буду очень рад видеть вас всех. Дальше он равнодушно слушал, как успокоенная дочь рассказывает о последнем письме от Джека, который, к ее огромной радости, все еще был в тылу. Как она и девочки скучают по нему, и, Боже мой, когда же кончится эта война. Он машинально отвечал на вопросы о своем здоровье, уверяя, что грудь совсем не беспокоит. В конце концов, быстро попрощался и отправился сообщить Летти о грядущем семейном вечере.
Летти было все равно, будет ли отец праздновать день рождения, если, конечно, не принимать во внимание необходимость для нее в этом случае простаивать часы в очередях, чтобы купить продукты. Придется также сделать пирог, если удастся достать все необходимое для его приготовления.
В тысяча девятьсот семнадцатом году войне шел уже третий год. Лондон бомбили сначала дирижабли, затем аэропланы. Фабрика «Аллен и Хандберри», всего в полмиле от них, была разрушена до основания. Все это давало возможность хоть немного понять, как тяжело приходилось солдатам на передовой. Затем начались морская блокада, уничтожение немцами торговых судов и, как следствие, нехватка продовольствия.
Она безусловно постарается сделать все от нее зависящее, но радости этот праздник сулил мало, скорее он ее даже пугал, так как Винни обязательно приведет своих детей, а значит, и Кристофера тоже.
Летти резкими движениями намазывала маргарин на тонко нарезанные кусочки хлеба. Рядом с ее локтем на столе лежал кубик сыра и несколько ломтей ветчины – результат двухчасового стояния в очереди. И хотя магазин принадлежал отцу Билли, она просто не могла просить его сделать для нее исключение зная, сколько времени приходится тратить другим, чтобы купить хоть что-то. Мистер Бинз и так добавил лишний кусочек ветчины.
Пока руки привычно накладывали на хлеб сыр и ветчину, голова Летти была занята мыслями о Кристофере, ее сыне.
Для всех окружающих он был ребенком Винни. Бог мой, как легко они поверили, думала Летти с горечью. Решили, если долго притворяться, то она согласится с этим, не понимая, что для нее он всегда останется их ребенком – ее и Дэвида.
Мальчик знал только то, что ему сказали. Она для него – тетя, тетя Летиция, тетя Летти.
Летти принялась раскладывать бутерброды на тарелки, не слишком заботясь о том, как это будет выглядеть. Не следовало так легко отказываться от Кристофера. Но тогда она чувствовала себя беспомощной, опозоренной, сломленной своим собственным горем. Сейчас она бы позаботилась, чтобы никто не разлучил ее с ребенком… Слишком поздно! Он не поймет и наверняка испугается, если она попробует объяснить все, попробует забрать его к себе. Кристофер считал Винни своей мамой, и Летти не могла причинить боль двухлетнему малышу.
«До свидания, тетя Летти». Звонкий детский голосок, невинные глаза, так похожие на глаза Дэвида, разрывали ей сердце. Она с трудом подавляла желание схватить его па руки и расцеловать. Поэтому-то никогда и не ездила к Винни. Если Кристофера привозили к деду, она следила за всеми его движениями. Когда приходилось расставаться – с обязательным поцелуем в щечку на прощанье, – она еле сдерживалась, чтобы не прижать сына к себе.
Два года. С трудом верится, что Дэвида нет уже так долго. Боль при мысли о нем была такой же острой, как и вначале. Как-то она была у его матери, но обезумевшая от горя женщина разразилась таким потоком оскорблений, что Летти больше не осмеливалась беспокоить ее, уже не сомневаясь, что Дэвид погиб около Дарданелл.
В воскресенье они с отцом молча пообедали. Винни и Люси должны были приехать около четырех. Пока отец прилег отдохнуть, Летти вымыла посуду и принялась готовить стол, переставив временно горшок с аспидистрой на окно. Глядя на кожистые листья, Летти мельком подумала, что это растение было свидетелем многих трагедий в их семье, повидало и горе, и отчаяние, и любовь, и ненависть.
Отец так и не смог простить ей «позора». Она же выносила его нападки, потому что уехать – означало каким-то образом подтвердить свою вину, которую Летти не признавала. Ее сын был символом любви, красивой и нежной, и вечной, если бы их не разлучила война. Это другие люди говорили о «позоре» – те, кто считал их отношения грязными и постыдными.
Молчание, разделявшее ее с отцом, стало почти постоянным. За завтраком… в течение всего дня. Отец молча просматривал книги, уходил в пивную, не сказав «до свидания». Летними вечерами, выглядывая из окна, он молча попыхивал трубкой. Зимой, скорчившись около камина, он тоже молчал. Тишина царила и когда Летти занималась домашним хозяйством. А ведь она была готова отдать душу, чтобы отец сказал ей хоть одно доброе слово.
Родственники нисколько не помогали, а напротив, только подливали масла в огонь. «Как у нее хватает наглости смотреть людям в глаза?»
А как она должна была вести себя? Позволить публично выпороть себя? Обрить голову или удалиться в монастырь и принять пострижение? Что еще оставалось, кроме того, чтобы жить как прежде, надеясь, что все забудется. Тетя Хетти и тетя Милдред, когда приезжали к отцу, все время бросали на нее косые взгляды. Дядя Билл, явно в сильном замешательстве, старался держаться от нее подальше. Дядя Чарли, все такой же общительный, иногда хитро разглядывал ее, как будто представляя ее в постели с мужчиной. Двоюродные сестры, достигнув возраста, когда уже могли со знанием дела обсуждать, что такое любовь, в ее присутствии все время хихикали.
