Поскольку Коваржек никогда не видел таких машин, то предположил, что это летательный аппарат местных жителей. Судя по сундуку, они были технически развитыми, и кто знает, как отреагируют, если обнаружат на своей территории чужой космический корабль. Постсержант еще раз выругал себя за то, что сразу не хватился комма, и продолжал наблюдать за неизвестным летательным аппаратом. Тот, серебряно поблескивая в солнечных лучах, шел на снижение над берегом. Завис в воздухе, не долетев до постсержанта метров двухсот, и плавно опустился за камни.
Тут уже Коваржек размышлял недолго: погоню за преступником нужно было прервать и выяснить, кто пожаловал на пустынный берег. А дальше действовать по обстановке. И очень желательно, чтобы эта обстановка была как можно более дружественной. Будет очень обидно, если их всех перестреляют, когда вот-вот должны прибыть спасатели. Вернее, обидно не будет. Уже никак не будет.
И тут явилась еще одна мысль, заставившая гиганта крепко потереть мокрую от пота бритую голову. Лично ему-то, Дунго Коваржеку, пока ничего не угрожало! Он-то не там, возле «Пузатика», а здесь. И если не возвращаться, чтобы не попасть под удар…
На этом мысль и исчезла — ее выбил Коваржек, крепко ударив себя по лбу кулаком.
«Стыдись, постсержант!»
Больше ничего полицейский говорить себе не стал. Пригибаясь, он медленно направился вперед, стараясь держаться за камнями и не выдавать своего присутствия. Там, куда пробирался Коваржек, не видно было никакого движения — распуганные приближением сундука птицы перелетели в другую бухточку, и вокруг стояла тишина с легкой примесью шума ветра. Постсержант еще больше замедлил шаг, чтобы не оказаться вдруг на открытом месте над обрывом, и наконец увидел между камнями прозрачную морскую воду. По воде бродили мелкие волны. Он присел, а потом и вовсе лег на живот и пополз к краю берега. Высунул голову из-за ребристого обломка скалы, и его глазам открылась прелестная картина.
Сундук наклонно примостился на полоске гальки, но места там ему не хватило, и поэтому чуть ли не половина его корпуса находилась в воде. За сдвинутой в сторону дверью сундука виднелся салон с сиденьями. Они были вполне обычной формы, серебристые, как и сам летательный аппарат. А на мелководье неподалеку от него молча плескались четыре создания женского пола. Совершенно голые. Возможно, это были и чужачки, но все у них находилось в тех же местах, что и у любых гражданок Межзвездного Союза. И прически не отличались экстравагантностью — обычное каре, известное со времен Темных веков так же, как и джинсы, и футбольные мячи, и туалетная бумага. Судя по симпатичным лицам и стройным фигурам, женщинам было не больше тридцати. Они не смеялись и не визжали, но вид у них был довольный. Однако чем дольше смотрел на них завороженный постсержант, тем больше ему казалось, что для этой четверки купание не простая забава, а, скорее, важная процедура. Или даже ритуал, который надлежит выполнять тщательно и со всей ответственностью. Уж больно заученными и размеренными были все их движения, так что слово «плескались» к этим женщинам не очень подходило. Совершали омовение — так будет точнее.
Впрочем, Коваржек не думал об определениях, а просто любовался этими нагими обитательницами здешних мест. И, наверное, не стоило ему так открыто и где-то даже плотоядно пялиться на них. А ведь у него уже возникло желание тоже раздеться догола, присоединиться к этим красавицам и устроить с ними иной ритуал, более энергичный и приятный до невозможности. Одна из них, рыженькая, с острыми сосочками, вероятно, почувствовала жадный взгляд постсержанта. Она перестала лить воду себе на плечи, замерла и принялась рыскать глазами по берегу, словно снайпер, выискивающий цель. И не успел Коваржек отпрянуть, укрыть голову за камнем, как этот взгляд ударил в него. Две черные пули — как в фильме о древнем страшилище, которому подняли веки. И убойная сила этих пуль оказалась впечатляющей. Постсержант вдруг понял, что не может сделать ни единого движения. Его тело, казалось, превратилось в камень, подобный тому, за которым лежал Коваржек. Да, он продолжал все видеть и все слышать, и по-прежнему дышал, и его сердце стучало… но могучее тело больше не подчинялось ему. И ничем не могли тут помочь натянутые на руки перчатки-усилители. Три остальные женщины тоже уставились на него, и над водой зазвенели их возбужденные голоса. Говорили они не на росиане, и не каком-либо другом известном постсержанту языке, и речь их казалась Коваржеку птичьим щебетом. Впрочем, постсержант не вслушивался — он лихорадочно соображал, что тут можно предпринять, уже прекрасно понимая, что влип окончательно и безнадежно. Мысленно он обозвал себя всеми ругательными словами, которые только мог припомнить (язык ему тоже не повиновался), но это никак не отразилось на его внешнем виде. Он по-прежнему лежал на животе, чуть приподняв окаменевшую голову на окаменевшей шее, и был способен только наблюдать за дальнейшими действиями прекрасных купальщиц.
А действия эти были таковы. Вновь о чем-то коротко переговорив, женщины выбрались из воды на гальку и скрылись из виду. Прошло довольно много времени, прежде чем Коваржек услышал где-то сбоку от себя приближающиеся шаги. А потом, скосив глаза, увидел возле своего лица пару босых ног. Его подняли, как бревно, взвалили на плечи, лицом вверх, и понесли — по двое с каждой стороны. В другое время постсержант, возможно, и обрадовался бы такому с собой обращению — далеко не каждый день тебя носят такие красавицы, да еще и обнаженные, — но сейчас никаких других чувств, кроме уныния, он не испытывал. Оставалось надеяться только на то, что эти женщины не собираются утопить его в море, и что в их обществе каннибализм не в моде. Коваржек смотрел на глубокое чистое небо, и ему вдруг страстно захотелось превратиться в птицу и упорхнуть туда. Но, увы, далеко не всегда желания исполняются.
В море его топить не стали, во всяком случае — пока, и это был хоть маленький, но все-таки плюс. Пусть даже временный. Погрузили в летательный аппарат, уложив на пол между сиденьями, и теперь у постсержанта над головой было не небо, а серебристый потолок. Некоторое время слышались какие-то шорохи, а потом рыжая красавица склонилась над ним. Она уже надела легкую белую накидку, и взгляд ее был строгим. Если бы какой-нибудь режиссер в этот момент увидел постсержанта полиции, то немедленно дал бы ему главную роль в своем новом фильме. Потому что Коваржек за несколько мгновений сумел одними только глазами изобразить целый спектр: недоумение, мольбу, предостережение, обиду, призыв не торопиться и разобраться, вожделение… Последним в этом ряду стоял некий игривый намек на интересное времяпрепровождение, но все эти попытки ни к чему не привели. Рыжая приблизила растопыренную ладонь к лицу Коваржека, и он ощутил приятный жар. От этого жара глаза его закрылись, в голове все поплыло, и он почувствовал, что, несмотря на крышу сундука над головой, действительно возносится к небесам. Небеса обняли его сияющей лазурью, закутали в себя, и постсержант окончательно вывалился из действительности. Но успел все-таки в последний момент подумать о том, что, возможно, еще встретится со Станисом Дасалем.
Глава 11. На чужих просторах
Я из повиновения вышелЗа флажки — жажда жизни сильней!Только сзади я радостно слышалУдивленные крики людей.
Из песни Темных веков.
Умелец размеренно шагал, чуть согнувшись под тяжестью рюкзака, и вовсю дышал воздухом свободы. Да, это был именно воздух свободы! Лучше остаться на чужой планете, чем вновь париться на тюремных нарах. Если здесь уже обретаются союзные военные, о которых громогласно объявил капитан, то планета входит в сферу интересов Межзвездного Союза. И имеет сообщение с другими мирами. И можно будет когда-нибудь улететь отсюда. А до этого разжиться какими-нибудь ценными вещицами у аборигенов, которых вроде здесь обнаружили.
В общем, Станис Дасаль был полон энтузиазма.
Поначалу он не намеревался никуда бежать. Зачем бежать, если находишься в таком же положении, что и остальные? Но объявление капитана все перевернуло. Если прилетят спасатели, то он, Станис Дасаль, вновь обретет статус пойманного преступника. Его за казенный счет доставят на Селеби и там будут судить за ограбление этого коллекционера, Цукана. И Дасаль, воспользовавшись всеобщей веселухой, прошелся по кораблю, собирая, где только было возможно, вещи и харчи в дорогу и стараясь не попасться никому на глаза. Кое-кому из экипажа он все-таки попался, но глаза эти были настолько затуманенные, что внимания на Дасаля не обратили. Особенно разжился он ложками, вилками, ножами и посудой в барах и ресторанах, куда удалось проникнуть. Взял бы и больше, но всего на себе не унесешь. Самым лучшим, конечно, было бы драпануть на танке — это и транспорт, и дом, и оружие в одном флаконе… но от этой идеи пришлось отказаться. Во-первых, Дасаль не умел водить танк. Во-вторых… Впрочем, зачем «во-вторых», если достаточно и «во-первых»? Ходить ночью по незнакомым местам, не ведая о том, что за хищные твари могут здесь водиться, было бы неблагоразумно, и Станис дождался рассвета. А потом попер от корабля внаглую, не скрываясь. А чего скрываться-то? Это же не тюремная зона, и он не заключенный. Пока не заключенный. Но для танкистов Умелец на всякий случай приготовил объяснение. Однако оно не понадобилось. Танкист клевал носом на башне, и если и заметил Дасаля, то никак на это не отреагировал. За что Умелец мысленно его поблагодарил. И пошел, пошел, пошел размашистым шагом, нисколько не уставая (ну, или почти не уставая), словно вместо сердца в груди у него был пламенный мотор. Да, груйки, они такие…
