Вырос он в большой крестьянской семье, в которой никто не изменил любви к земле, не уходил на заработки в город, хотя и кое-как сводил в нужде концы с концами, пестуя каждый колосок. Потому и революцию воспринял всем сердцем. В гражданскую воевал против Петлюры. Потом распределял землю меж селянами. И кулаки, подняв мятеж, жестоко избили Охрыма, вывезли в балку с другими убитыми и смертельно раненными односельчанами-бедняками. Тогда, на диво себе, он все же остался в живых.
Люди, выступившие на митинге после почтенного старца, добрым словом помянули сына его Карпа Цырулика, до Отечественной войны возглавлявшего колхоз, а в войну погибшего от руки фашиста…
Нынче дедуле нет покоя от молодежи: любят послушать его рассказы о давнем и близком прошлом родного села, о становлении колхоза в нем…
Я понимал: не случайно здесь уважение к старому человеку Охрыму. Не случайно и проведение праздника. Здесь люди умеют не только хорошо трудиться, но и сообща отдыхать, отдавая своеобразную дань извечной традиции — и пожилым по душе, и молодым любо развлечься.
Собираясь на Купавом лугу, люди оживленно переговаривались в ожидании чего-то необычного. Всякий раз молодежь умела преподнести свой сюрприз, внести какую-либо новинку в старинный праздник Ивана Купалы.
В центре круга запылал костер. Возле него я приметил неразлучную пару — Светлану Тарасовну и Агриппину Дмитриевну. В трепетных оранжевых бликах бывшая жена Свирида Карповича показалась мне необычно подвижной. Переговариваясь со Светланой Тарасовной, она вовсе не выглядела «белой тишиной», как днем, при солнечном свете на берегу Днепра.
Агриппина Дмитриевна то громко смеялась, то вроде спорила с подругой, размахивая руками, отчего производила неприятное впечатление. Она поглядывала на людей, приподнимала голову с вызовом: мол, смотрите на меня, вот я какая!
Между тем торжества продолжались. К костру подносили хворост, доставили парни деревянного идола, стали одевать его. На нем оказались овчинная шапка, широченные штаны и украинская сорочка с красочно вышитой манишкой. В голове этой огромной куклы загорелась свеча. Тотчас, решительным жестом руки отмахнувшись от подруги, Светлана Тарасовна — заводила праздника — направилась к Хозяйке торжества, которой явился неизвестно когда переодетый в женскую одежду тот же дедуля, «сверхжитель» Охрым Цырулик.
От имени девушек Светлана Тарасовна попросила у Хозяйки разрешения повести хороводы. И когда Хозяйка дала на то свое согласие, я забыл о присутствии Агриппины Дмитриевны.
Закружился хоровод вокруг Хозяйки, послышалось пение.
Девушки в живописных украинских костюмах, с венками в руках, неся их то перед собой, то подымая над головами, направились к идолу, закружились вокруг него. Парни с факелами в руках повели отдельный хоровод.
Хороводы по велению Хозяйки поменялись местами: девушки пошли вокруг костра, парни вокруг идола, затем разошлись попарно.
Курганный капитан, перед этим оставив меня, оказался в хороводе парней. Он держал высоко над собой пылающий факел. Рядом с ним, также с факелом, находился и Свирид Карпович Цырулик. Они были далеко от меня, так что я не мог слышать, что сказал Градову внезапно появившийся перед ним какой-то высокий и стройный парень. Он встревоженно тряс каштановой при свете костра шевелюрой, показывая рукой в степь, в сторону кургана. Николай Васильевич передал Свириду Карповичу свой факел, вышел из хоровода и пропал из глаз.
А в это время грянули оба хоровода.
Дедуля Охрым, почудилось мне, взлетел над хороводом, что-то выкрикнул, взмахнул руками. Парни бросились к идолу, подхватили его, покатили с кручи к Днепру.
Внизу послышался всплеск. То парни бросили идола в реку. Рокот голосов донесся оттуда. Казалось, дедуля Охрым, словно чародей, вызвал его из наступившей на какую-то минуту тишины, и женский хоровод с венками в руках двинулся вокруг костра, как бы преклоняясь силе света.
Хоровод с песней кинулся навстречу возвращающимся с реки парням.
И опять дедуля Охрым взлетел над хороводом Купавны и Купавых молодцев. Купавны низко поклонились им с просьбой уступить путь к реке. Бравые парни покорно склонили головы, образовали своеобразный коридор, по которому девушки устремились с кручи к купальне по тропинке, которой накануне днем и мы с Дружбой спускались к Славутичу.
Наступило время зажигать свечи Купавнам на своих венках и бросать их в воду.
Небо вызвездилось. Я смотрел с вершины скалы на сверкающую речную рябь вдали, а у берега мерцающую огоньками свечей на венках, и вдруг услышал стонущий и точно зовущий на помощь женский голос. Не диво: утонул венок какой-то Купавны, и погасла свеча — не выйти дивчине замуж, вот и скорбит, горемычная!
— Эге-эй, кто там?! — отозвался я, отпрянув от обрыва.
Скорбные звуки доносились со стороны старой шелковицы. Я направился к ней. Подойдя поближе, увидел женщину.
— Не верьте в предрассудки, — сказал я.
— Отстаньте! — Она хотела бежать, но узнала меня: — Ах, это вы…
Там, у пылающего костра, разгорался праздник. Там уже прыгали через огонь парни и девушки. Шло веселье своим чередом. Доносились звуки гармошек, скрипок, бубнов. А тут, у шелковицы, в Агриппине Дмитриевне затаилась какая-то боль, которую громко выплакивала эта непонятная женщина.
— Какое несчастье постигло вас? — спросил я с самой возможной участливостью.
Заметив мое сочувствие, она перестала плакать.
Возле костра кто-то из парней затянул «Дывлюсь я на небо». Пел с особенным чувством — проникновенно, торжественно. И словно эта песня успокоила Агриппину Дмитриевну.
— Устала я, — вздохнула она. — От самой себя устала. Такая нескладная. На руках — двое детей, а сама беспомощнее ребенка. Что со мной сделали!.. С детства чувствую возле себя фальшь. Потому, возможно, и сама фальшивая, ничего не сто́ю… Случайная я.
Его величество случай загадал загадку: что это за женщина? Я слушал ее и думал: «Разве не случайно встретился я с Курганным капитаном? Разве не по воле случая оказался в этом удивительном месте, в том краю, где в войну повстречался с Ястребком?.. И не случай ли подкараулил когда-то Ястребка, когда он спал в партизанской землянке, а самолет врезался в нее?.. И встреча на берегу Днепра с этой женщиной — тоже случай! Воля случайностей».
— Горькая я случайность в жизни, — опять
