и Бина[332] составляют четыре [школы], а вместе с [вашей], учитель, пять. У какой же [из школ] в действительности истина? А возможно, ею обладает Лу Цзюй?[333] Его ученик сказал: «Я овладел [Вашим] учением, наставник. Я способен зимой без огня приготовить кушанье в треножнике, а летом сделать лед». Лу Цзюй ответил: «Это просто призыв жары с помощью жары, призыв холода с помощью холода, а не то, что я называю учением. Я покажу тебе свое учение». И тут [он] настроил [два инструмента]
шэ, один положил в зале, другой – в боковой комнате. Тронул [тон]
гун [одного инструмента], и откликнулся
гун [другого], тронул [тон]
цзио [одного инструмента], и откликнулся
цзио [другого], они прозвучали в унисон. Но можно ли изменить строй одной струны и без соответствия пяти тонам, чтобы, тронув ее, вызвать отклик всех двадцати пяти струн? Вот такой звук был бы государем ‹ведущим›. А такова ли твоя истина?
– Ныне конфуцианцы, монеты, сторонники Яна и Бина ведут со мной спор, уничтожая друг друга в речах, подавляя друг друга в славе, – сказал Творящий Благо. – Но меня еще [никто] не опроверг. Ну, каково?
– Цисец покалечил ногу сыну и, приказав [ему] стать привратником как [человеку] неполноценному, отослал к сунцу. Так бросают себе подобных, – сказал Чжуан-цзы. – Чтобы уберечь колокола ‹жертвенные сосуды›, он обвязал их веревкой. А чтобы отыскать потерянного сына, не вышел даже за пределы царства. Чусец, остановившись [в чужом доме], обругал привратника; в полночь, в безлюдном месте стал драться с лодочником. Еще не отчалил от берега, а уже затеял ссору.
[Когда] Чжуан-цзы провожал покойника, [процессия] прошла мимо могилы Творящего Благо. Оглянувшись, Чжуан-цзы сказал сопровождающим:
– [Как-то] инец вымазал себе глиной кончик носа – [пятна было] с крылышко мухи – и велел плотнику Кремню его обтесать. Топор плотника летал, словно ветер – лишь выслушал [приказ] и стесал. Снял все пятнышко, не повредив носа, а инец даже не изменился в лице.
Услышав об этом, сунский царь Юань призвал плотника Кремня и сказал: «Попробуй стесать у [меня], единственного». Плотник же ответил: «Когда-то [я, Ваш] слуга, мог это сделать, но [человека] того материала уже давно нет». У меня также нет материала, с тех пор как умер учитель [Творящий Благо]. Мне не с кем спорить[334], – [заключил Чжуан-цзы].
Гуань Чжун заболел, и Хуаньгун задал ему вопрос:
– Можно ли говорить не таясь? [Ведь] болезнь у [Вас], Отец Чжун, серьезная. Кому доверить царство, если станет хуже?
– Кому бы хотел, государь? – спросил Гуань Чжун.
– Баошу Я, – ответил царь.
– Нельзя! – сказал Гуань Чжун. – Он – муж прекрасный, чистый и честный. Но всех остальных меряет по себе, а не себя по другим. И потом, раз услышав о чьей-либо ошибке, всю жизнь не забудет. Если доверить ему управление царством, так наверху – запутает правителя, а внизу – станет перечить народу. Пройдет немного времени, и он совершит проступок против государя.
– Кому же можно? – спросил царь.
– Не станет меня, так можно [доверить] Си Пэну, – ответил Гуань Чжун. – Он такой человек, что высшие [о нем] забудут, а низшие [ему] не изменят. Сам сожалеет, что не похож на Желтого Предка, но печалится о тех, кто хуже его. Тот, кто уделяет людям от [своей] добродетели, называется мудрецом; кто уделяет людям от [своих] богатств, называется умным. Тот, кто снисходит до людей мудростью, никогда не завоевывает людей; тот, кто спускается к людям умом, всегда завоевывает людей. В царстве он не все услышит, в семье он не все увидит. Не станет меня, так можно Си Пэну.
Плывя по Реке, усский царь поднялся на Обезьянью гору. Увидев его, стадо обезьян в испуге [все] побросало, разбежалось и укрылось в непроходимой чаще. Только одна обезьяна беспечно прыгала то туда, то сюда, [как бы] хвастаясь [своим] искусством перед царем. Царь в нее выстрелил, но она ловко поймала стрелу. Царь велел [своим] помощникам стрелять беспрерывно, обезьяна же упорствовала до смерти.
Обернувшись, царь сказал своему другу, Красавцу Без Сомнений[335]:
– Эта обезьяна, пренебрегая мною, хвасталась своей ловкостью, надеялась на свою изворотливость, – и погибла. Ах! Пусть это [послужит тебе] предостережением! Не гордись перед людьми своей красотой!
Вернувшись [домой], Красавец Без Сомнений обратился к Дуну Платану[336] за наставлениями, как избавиться от своей красоты, отказаться от наслаждений и знатности. Прошло три года, и люди царства стали его хвалить.
Владеющий Своими Чувствами из Южного Предместья сидел, облокотясь о стол. [Он] смотрел вверх и тихо дышал. Войдя к нему повидаться, [Странник] Красоты Совершенной сказал:
– [Вы], учитель, лучший из людей! [Вы], конечно, можете телом уподобиться иссохшим костям, а сердцем – угасшему пеплу.
– Прежде я жил в горной пещере, – заговорил Владеющий Своими Чувствами из Южного Предместья. – Однажды меня навестил Тянь Хэ[337], и весь народ царства Ци трижды восславил его. Я, конечно, раньше достиг [славы], поэтому он обо мне и узнал. Если бы у меня ее не было, как бы он обо мне узнал? Я должен был [свою славу] продать, а он – перепродать. Если бы я ее не продал, как бы он сумел перепродать? Ах! Я стал печалиться о тех, кто сам себя губит; я стал печалиться и о тех, кто печалится о других; я стал печалиться и о тех, кто печалится о чужих печалях. С тех пор и стал с каждым днем все больше [от этого] отдаляться.
* * *
Конфуций пришел в Чу, и чусский царь угощал его вином. Суньшу Гордый подал кубок, а [Удалец] с Юга от Рынка принял [кубок] и, совершив возлияние вина, сказал:
– Здесь заговорит древний человек!
– [Я], Цю, также слышал насчет учения без слов, никогда о нем не говорил, здесь же скажу, – промолвил Конфуций. – [Удалец] шутил, а спор двух домов прекратился[338]. Суньшу Гордый с веером из перьев в руках сладко спал, а жители Ин отложили оружие[339]. [Для таких случаев мне], Цю, хотелось бы обладать языком в три чи. У [них] обоих, можно сказать, [есть] путь, который нельзя назвать. Поэтому [их] свойства соединяются воедино с путем, и слова иссякают [там, где] знающий не способен познать, – [это] высшее. [Но даже] в единстве с путем свойства не могут быть одинаковыми. То, что знающий не способен познать, красноречивый не способен прославлять. Беда – от [таких] названий, как конфуцианцы и монеты. Ибо [в том, что] море безотказно [принимает реки], текущие на
