'Не здоровые имеют нужду во враче, но больные' (Мф., 9, 12. Для того,
чтобы наше отношение к другим (прежде всего — иноверным) соответствовало учению Христа, мы должны считать всех здоровыми, а себя — 'больными'. Любить — не в убогом понимании любви современных христиан, но так, чтобы чувствовать себя со всеми единым развивающимся целым — можно лишь в том случае, если не оцениваешь всех с точки зрения наличия благодати, — их, так сказать, 'правильности'. Искусственная проблема благодати и не менее искусственная проблема спасения, взятые воедино, автоматически делят людей на 'своих' и 'чужих', 'правильных' и 'неправильных', 'избранных' и 'профанных'. Едва только данная конфессия начинает делить всех по этому животному признаку — 'своих' и 'чужих', как она сразу же становится замкнутой, изолированной от всех иных системой — со всеми вытекающими. Тем самым она противопоставляет себя другим, делает единство с ними невозможным. И если в христианстве расколом считается 'обособление от состава церковного общества верующих' (определение из 'Православной богословской энциклопедии'), то само христианство, поддерживая упомянутое деление, также является раскольником — но теперь по отношению ко всему человечеству; оно раскалывает это последнее, так как лишь христианство могло бы его объединить.
Но считать (даже, скорее, ощущать) себя хорошим, а остальных — плохими, есть не что иное, как классическое бабство. Типа, 'одна я хорошая'. . Да, да, чёрт вас возьми — возможно, что насчёт спасения я могу оказаться и неправ. Тем не менее, в соединении с благодатью (то есть с пониманием благодати, её специфической у нас интерпретацией) это воистину гремучая смесь.
Понятие благодати было совершенно неправомерно соединено с понятием 'спасения'. Именно этот 'диполь' и стал наиболее разобщающим в христианстве. С ним единство христианского мира стало принципиально невозможным. Ибо теперь всегда может возникнуть подленькая мыслишка: а есть ли благодать у таких-то и таких-то? Да и спасутся ли они? А с кем быть, чтобы гарантированно спастись? Отсюда начинается перетряхивание чужого грязного белья: да вот эти с безбожной властью сотрудничали — у них благодати стопудово нет. А другие — вообще раскольники, у них такой дух — как пить дать не спасутся. А третьи. . О том, что при этом было потеряно самое главное — любовь и единство — говорить не приходится.
'Бог совсем, совсем не то, что о Нём думают'. Перефразируя это высказывание Николая Бердяева, можно заявить, что и благодать — совсем не то, что думают о ней. Благодать полностью автономна и посылается. . кому надо, тому она и посылается. Не нам об этом судить. Ибо, в-пятых, начиная рассуждать об этом, мы впадаем не только в осуждение, но и в самовозвеличивание: вот, мол, у нас-то всё в ажуре, а они, заблудшие, гибнут. . Типа, мы тысячелетиями стойко храним эту 'правильную веру' — так пусть они сами к нам примкнут. И докажите мне, таковое отношение — не самовозвеличивание, но объективный анализ.
Единство христианского человечества 'рассматривалось' Христом как необходимейшая предпосылка для продолжения дела Творца. Скажу точнее: как необходимое условие для понимания того, в чём же состоит это _м_у_ж_с_к_о_е__д_е_л_о_. Оно было залогом дальнейшего развития человечества как своего рода 'соборного Адама', который должен был, будучи единым, понять Творца, и продолжить Его дело.
Но о необходимости сохранения единства тут же все позабыли. Ещё ученики Христа предавались жарким выяснениям, кто из них 'круче': 'И когда (Иисус) был в доме, спросил их: о чём дорогою вы рассуждали между собою? Они же молчали; потому, что дорогою рассуждали между собою, кто больше' (Мк. 9, 33). И ещё: 'Пришла же им мысль: кто бы из них был больше?' (Лк. 9, 46). В один прекрасный день пара учеников втихомолку начала проситься сесть на самых почётных местах — справа и слева от Христа (Мк. 10, 41). Остальные ученики, услышав это, 'начали негодовать', отчего Иисусу пришлось урезонивать их: 'Кто хочет быть первым между вами, да будет всем рабом' (Мк. 10, 44). Натурально, сама фраза эта доказывает, что никакой 'изначальной братской любви' между апостолами не было. А ведь это были ближайшие ученики Христа, 24 часа в сутки находившиеся рядом с Ним, трапезничающие за одним столом, спящие под одной крышей, и купавшиеся, так сказать, в волнах Его благодати — что нам, грешным, и не снилось. Так почему же благодатное присутствие Сына Божия не избавило Его учеников и последователей от мелочных амбиций, от всевозможных заблуждений, и даже — от полного недопонимания как отдельных слов, так и даже целых притч Христа? Почему благодать в самой непосредственной её форме не 'преодолела чин их естества'? Стоит ли после этого преувеличивать воздействие храмовой благодати как своего рода 'динамического фактора'? Что тогда можно сказать о прочей новоначальной христианской черни? Той убогой толпе, наполняющей храмы и предопределяющей менталитет всей Церкви (так как менталитет любого сообщества определяют по большей части женщины). .
Ещё примеры приводить? Могу-с. . Например, учеников Христа угораздило начать выяснять это даже на самой последней с Ним трапезе, после слов Христа о том, что Его предадут, что Его вот-вот 'повяжут': 'Был же и спор между ними, кто из них должен почитаться большим' (Лк. 22, 24). Нашли, блин, время. .
Итак, с самого начала христианство пошло по пути мелких амбиций и выяснений отношений. Об этом почему-то не любят распространятся придворные церковные историки, рисуя нам убедительнейшую по своей благостности картину всеобщей апостольской любви, благородного нестяжания, длительных ночных бдений. . И всё время хочется этих историков спросить: господа, а зачем вы это делаете? Кому от вашей лжи хорошо? Кто от этого выигрывает? Чьим интересам служит такая история? Точно ли Церкви Христовой в целом? А может, только иерархии? Тут поневоле вспоминаешь 'Легенду о Великом Инквизиторе'. Кстати: а ведь не-придворных историков на свете и нет. .
'Созижду Церковь мою…' Мессия употреблял выражение не 'Церковь' (этого понятия тогда и в помине не было), но 'кагал'. Спрашивается: какого хрена используется неверный перевод? И можно привести аналогичных примеров искажения текста чуть не десяток. Например, в нашем Евангелии Иисус требует 'не гневаться напрасно' (Мф. 5, 22). Между тем в древних рукописях идёт совсем другое — вместо 'не гневайтесь напрасно' там было 'не гневайтесь никогда'. Но византийская поповская контра, понимая, что не гневаться вообще невозможно, подменила этот текст. Так-то относятся они к слову Божьему! Русские их коллеги, впрочем, ничуть не лучше. Одно 'лукавство' змея чего стоит! А ежели к самому Евангелию такое отношение — то чего же можно ожидать от них в других вопросах веры? Ведь 'неверный в малом неверен и во многом' (Лк. 16, 10). Ну как ожидать от них конструктивного и ответственного подхода к такой фундаментальной проблеме, как единство христианского мира?
Попытка любого другого объединения людей (вне реального следования учению Христа) — в империи, сообщества, блоки, союзы и прочие 'золотые миллиарды' — неминуемо окажется новой Вавилонской башней.
Для нормального существования мир должен иметь как минимум биполярное строение. Само бытие предполагает своею формой не только кантовские пространство и время, но и деление на мужское и женское, причём в самом широком смысле. Речь идёт не столько о распределении ролей, сколько о разделении структурном. Нетрудно видеть, что столичный град по отношению ко всей стране — то же самое, что и мужчина по отношению к женщине. И взаимоотношения между ними до чрезвычайности похожи на супружеские — начиная от потребности друг в друге, и кончая до конфликтов, перетягивания власти и взаимных обвинений в безделии. Подобным же 'гендерным' образом соотносятся между собою правительство и его народ, Запад и Восток, Бог и сотворённая им Вселенная. . Читатель, искушенный во взаимоотношениях, прекрасно знает, что как 'женская составляющая' этой универсальной бытийной структуры, так и мужская, имеют свои особенности. Каждый стремится занять главенствующее положение, а затем и полностью, предельно подчинить себе другого.
Так вот: каждая из существующих цивилизаций стремится расшириться до размеров всего человечества, захватить собою всё — Запад хотел бы, чтобы все превратились в демократии, Восток — чтобы жили ещё как-то по-другому. И в этом смысле любая _и_н_а_я_ цивилизация оказывается по отношению к нашей развивающейся своего рода удерживающим фактором. И в великолепной фразе апостола Павла, что 'тайна беззакония. . не совершиться до тех пор, пока не будет взят от среды удерживающий' (2 Фес., 2, 7), этот самый 'удерживающий' есть _и_н_о_е_, не позволяющее _л_ю_б_о_м_у_ явлению безгранично и бесконтрольно расширяться, согласно этому грёбанному 'закону экспансии информации'. Восток удерживает Запад, а Запад — Восток. Женщина удерживает мужчину, а мужчина — женщину. Ну и так далее. Всё это препятствует построению новой Вавилонской башни, и в истории о 'смешении языков' имелся в виду именно этот аспект.
