— О'кей. Очко в вашу пользу.
— Спасибо. За это вы получаете бонус. — Он понизил голос, словно их могли подслушивать враги. — Однако за все годы работы с обратными мутациями мы ни разу на самом деле ничего не улучшили. Мы ни разу не получили особь, превосходящую по своим качествам исходную.
— Ещё одна уступка?
— Допущенная с глазу на глаз, строго между нами.
— Ладно, с учётом этого, как насчёт довода, что насекомые мутируют и вырабатывают иммунитет против инсектицидов?
Баумгартнер сверкнул на него глазами в притворном гневе.
— Так вот как вы мне отвечаете на великодушие! Кэп поднял брови.
— Вы использовали этот довод в публичном споре со мной. Сейчас, когда мы с вами беседуем конфиденциально…
Баумгартнер медленно отпил кофе из чашки, явно собираясь с силами, чтобы сказать следующее:
— Здесь вы тоже правы. При наличии токсина естественный отбор, безусловно, происходит в пользу мутантов, имеющих иммунитет, и здесь возникает искушение прекратить все наблюдения и прийти к выводу о выгодной адаптивной мутации. Но вам требуется лишь устранить токсин и продолжать наблюдение. Тогда вы обнаружите, что обладающий иммунитетом против токсина мутант имеет много других слабых мест, и поэтому не в состоянии соперничать с нормальными насекомыми, отчего вымирает. Это невыгодная сделка: так больной серповидноклеточной анемией, имеющий иммунитет против малярии, в конечном счёте умирает от анемии. Здесь нет никакой выгоды. — Он откинулся на спинку кресла, испытывая боль от своих собственных слов: — Если бы вы ещё имели хоть какой-то вес в научных кругах, я бы никогда не сказал вам этого. Но поскольку вас никто не станет слушать…
— Я всегда ценил вашу честность.
Баумгартнер расслабился — теперь, когда худшее осталось позади, — и после минутной паузы продолжил:
— Все эксперименты с ДНК подобны попыткам ребёнка настроить современный компьютер с помощью игрушечного молотка. Они всегда ведут к отрицательным результатам и никогда к положительным. В доказательство мы можем предъявить вагоны дохлых мутированных дрозофил и лабораторных мышей.
Кэп помолчал, в свою очередь уставившись на сверкающие струйки спринклера.
— Вы понимаете, что говорите? Баумгартнер кивнул.
— Нечто такое, что я никогда не попытаюсь предать гласности.
— Что мутации не ведут к улучшению?
— Нет, тогда бы я просто выдал вашу идею за свою. Я только говорю, что любые эксперименты с ДНК дадут отрицательные результаты. Если вы попытаетесь изменить генетический код шимпанзе, к примеру, вы получите один из трёх возможных результатов: нормального, нисколько не изменившегося шимпанзе, умственно отсталого шимпанзе урода или мёртвого шимпанзе.
Кэп страшно удивился.
— На каком основании вы допускаете такое?
— На том основании, что мы достигли всех трёх перечисленных результатов. — Он поднёс чашку к губам, успешно за ней прячась.
Для Кэпа это было новостью.
— Вы пытались изменить генетический код шимпанзе? Баумгартнер весь передёрнулся, словно от удара электрическим током.
— Мы попытались, сделали выводы и закрыли проект. По причинам профессионального и юридического свойства я ничего больше не могу вам сказать по данному поводу.
— А что насчёт Буркхарда?
— О нём я тоже не стану говорить.
— Я подозреваю, он не отказался от проекта, — сказал Кэп.
Баумгартнер бросил на него укоризненный взгляд.
— Ладно, ладно, молчу. — Кэп вскинул руки. Баумгартнер допил свой кофе.
— К тому же мне нечего сказать о ваших результатах анализа ДНК, могу лишь ещё раз повторить своё мнение: то, что вы предполагаете, невозможно, и думаю, мы доказали это дорогой ценой.
— Вы не потрудитесь прокомментировать слухи, которые мне сообщили демонстранты? — Баумгартнер презрительно рассмеялся. — Они утверждают, что некоторых шимпанзе вывозили с территории университета, из Центра…
— Кэп. Мы можем сделать вид, будто вы никогда понятия не имели, как там ведутся дела. Мы можем сделать вид, будто вы никогда не догадывались о вреде, который можете принести науке. Мы можем сделать вид, что вы не заметили того, что теперь в любом случае безработный, но, Кэп, не заблуждайтесь: я заметил это. Все ваши бывшие коллеги заметили, и, конечно же, существует договорённость о неразглашении сведений. Больше я ничем не могу вам помочь.
Кэп принял удар, потом кивнул.
— Это вопрос выживания, я полагаю. Баумгартнер согласился с Кэпом в последний раз:
— И я так полагаю. — Потом он отвёл глаза в сторону, явно заинтересованный миром, лежащим за пределами разговора, — таким образом он давал понять, что разговор закончен.
— Я просто пытаюсь выяснить, почему пропала жена моего друга… — Кэп пожал плечами. Он понимал, что это удар ниже пояса, но у него не оставалось выбора. Он подался вперёд, чтобы выключить ноутбук.
Баумгартнер вытянул руку, останавливая его.
— Однако я могу задать риторический вопрос — только вопрос и всё.
Кэп оставил компьютер включённым.
— Валяйте.
Баумгартнер снова отвёл глаза в сторону, словно разговаривая с кем-то другим.
— Что если бы вы были Буркхардом и у вас над душой стоял Мерилл, требуя результатов, поскольку у него над душой стоят крупные спонсоры, требуя результатов? И что если бы утверждение некоего доктора Капеллы, что у эволюционистов нет исходных оснований для честности, в действительности являлось верным?
Кэп не знал толком, как ответить. Если Баумгартнер давал ему шанс, он не хотел потерять его.
— Вы не могли бы… э-э… немножко пояснить свой вопрос?
Баумгартнер по-прежнему не смотрел на него — очевидно, таким образом он вёл беседу, словно и не ведя никакого разговора.
— Ну, просто интереса ради: если бы от вас требовали, скажем, ликвидировать двухпроцентный разрыв между человеком и шимпанзе с целью доказать, что мы произошли от одного предка и приобрели отличия в результате мутаций, сколько комплементарных пар основании нуклеиновых кислот вам пришлось бы преобразовать, переставить, скорректировать в правильной последовательности с помощью одного только сайт-специфического мутагенеза?
Кэп уже знал ответ. Они с Баумгартнером несколько раз публично дебатировали на данную тему.
— Человеческий геном содержит около трёх миллиардов комплементарных пар. Два процента составят шестьдесят миллионов.
Баумгартнер кивнул, явно удивлённый цифрой.
— Шестьдесят миллионов. Потребовалось бы произвести огромное количество преобразований — даже для четырёх миллионов лет, которые, как мы все считаем, у нас имеются, и разумеется, каждое отдельное преобразование должно было бы дать положительный эффект. Представьте, насколько удручила бы перспектива такой работы амбициозного антрополога без малого пятидесяти лет.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
