Представляете картину? Люди, обслуживающие ядерный щит страны, претендующей на звание великой державы, — эти люди питаются подаянием…
Мне, например, стыдно. А президенту? Когда он заседает на «восьмерках»?
Ну да ладно… Все офицеры в Рыбачьем ходят на работу пешком по утрам. И вот по дороге на пирсы и в штаб офицерский корпус обычно гудит, как рассерженный улей. Обсуждают наболевшее: сколько можно терпеть? В какую пропасть мы летим?…
Горячим политическим дискуссиям способствует открывающийся офицерам вид. Если двигаться, к примеру, по направлению к пирсу № 5, где пришвартован «Вилючинск», то можно созерцать остров Хлебалкин. Там находится мертвый судоремонтный завод. Еще два-три года назад на Хлебалкинском заводе одновременно проходили профилактический ремонт по 15-16 субмарин. Теперь там спокойная водная гладь и ни одного «больного» судна.
Офицерам объявляют: и здесь действует жесточайший режим экономии. И подводники созерцают умирающие доки по два раза в день: когда идут на работу и когда возвращаются обратно.
— Жуткая картина, — говорит Дикий. — Мы-то понимаем, что это значит… За все придется платить. Нашу технику ОБЯЗАНЫ ремонтировать. Чудес не надо ждать — тут не бывает долгожителей, ни разу не обращающихся к врачам. Это надо понимать. Аварии неизбежны.
Одних офицеров Рыбачьего весь этот флотский распад вдрызг расхолаживает. Других развращает — всякого навидались в гарнизоне в последнее время. И самоубийства были, и ничем не мотивированные поступки случались.
— Но мне кажется, нынешняя обстановка офицеров все-таки скорее ожесточает, — рассказывает Дикий. — Поэтому мне так важно, чтобы все были на поднятии флага ровно в восемь утра. Экипаж должен увидеть глаза своего командира. И прочитать в них — все в порядке, все спокойно, служба продолжается. Несмотря ни на что. Вопреки всему.
«Офицерский выпендреж! Высокие слова для романтических барышень! И только!…» — наверняка отмахнутся многие, прочтя эти строки. И будут отчасти правы — действительно, это и есть высокие слова. Но положение таково, что еще не уволившиеся с разваливающегося Тихоокеанского флота офицеры продолжают сегодня выполнять свои сложнейшие обязанности только потому, что относятся к высоким словам, как к своему якорю. Они имеют идеалы и принципы — и поэтому служат. Ничего другого у них не осталось. Им очень трудно — многие на пределе. Хотя бы потому, что знали другую жизнь и на нее рассчитывали: шли в подводники из-за престижа, яркой военной карьеры, больших зарплат.
…Жизнь, конечно, не кино и не книжка, и поэтому высокое в Рыбачьем отлично соседствует со смешным и очень даже бытовым.
— Послушайте, но так же жить нельзя, как ваш муж! Хоть иногда, но человек должен принадлежать самому себе! — это говорю я.
И Лариса Дикая, красавица-хохотушка родом из украинского Житомира, — женщина, пожертвовавшая своей судьбой, живущая впроголодь, и все это, ради исполнения долга ее мужем — весело и задиристо смеется мне в ответ:
— А мне лично очень нравится такой образ жизни. Зато я всегда знаю, где мой муж! Никуда от меня он не скроется! И никаких мук ревности!
Дикий в этот момент рядом с нами. Он смущенно улыбается, почти как школьник-подросток, которому объяснилась в любви первая школьная красавица. Капитан, оказывается, застенчив и краснеет. А мне хочется плакать… Я вижу и понимаю, что груз огромной ответственности, лежащей на командире ядерной подводной лодки, совершенно не совместим не только с бытом и образом жизни Дикого, но и с его возрастом и внешним видом.
Капитан первого ранга выглядит — особенно дома, без формы — ну совсем как мальчишка-отличник: худой и грустный. По московским меркам, где молодые люди созревают по-прежнему поздно, — это так и есть. Дикому — ведь только 34 года, напомню.
— А военной выслуги при этом у вас — уже 32 года! Да вы на пенсию можете спокойно идти.
— В общем, могу… — опять смущается капитан.
— Вы что же, в два годика пришли на флот? Объясните… Как дворянский сын, которого зачисляли в полк с рождения и к совершеннолетию у того уже был приличный стаж и погоны? — настаиваю я.
Алексей опять в ответ улыбается — видно, то, что он сейчас скажет, ему очень приятно. Действительно, отец капитана — морской офицер. Теперь, конечно, в отставке. А сам Алексей вырос в Севастополе, на черноморской военной базе.
— Что же касается 32-летней выслуги при 34 моих годах… — начинает.
Но его тут же прерывает бойкая жена:
— Это означает только одно — он всю службу провел на самом сложном участке, на подводном флоте, в непосредственной близости от реакторов и ядерного оружия. Год тут — за три.
— Вам не кажется, что только за это одно вас государство уже давно должно было озолотить? — не унимаюсь я. — Вам не обидно делить свой обед на троих? Будто вы — студент?
— Нет. Не обидно, — отвечает спокойно и уверенно. — Стучать кортиками о мостовую (символ забастовочного движения в России. — Прим. авт.) нам, подводникам, бессмысленно. В нашем закрытом городе все живут так же, как я. Мы выживаем, потому что помогаем выживать друг другу. Только и делаем, что постоянно занимаем-перезанимаем друг у друга денег и еды.
— Пришлют кому-то родственники посылку со съестным, тут же эта семья пир горой устраивает, — говорит Лариса. — Так и ходим по гостям, по кругу. Подкармливаемся. Так и живем.
— А вам родители тоже с Украины что-то присылают?
— Конечно. И тогда всех наших таких же голодных друзей кормим мы.
И — смеется…
И вправду: гвозди бы делать из этих людей, как писал один наш поэт…
Интересная вещь: проходят годы, от падения коммунистической партии нас отделяет уже очень много времени, а некоторые прошлые реалии остаются девственно нетронутыми. И первейшая из них — патологическое неуважение к людям. Причем в первую очередь к тем, кто трудится самозабвенно и истово, невзирая ни на что. К тем, кто по-настоящему влюблен в дело, которому служит. Власть так и не научилось говорить «спасибо» преданным стране людям. Работаешь? Что ж, работай дальше, пока не сдохнешь или не останется сил терпеть. И на этом фоне власть только и делает, что наглеет день ото дня, переламывая лучших из лучших.
С настойчивостью маньяка делая ставку на худших?
Нет никаких сомнений, что коммунизм был полностью проигрышной лотереей для нашей страны. Но то, что сейчас, — тем паче.
…Разговор о высоком с капитаном Диким мы продолжаем на центральном пункте управления подлодкой «Вилючинск». Город, естественно, полностью закрыт для посторонних и любопытных. К засекреченным пирсам нет хода даже офицерским женам. Но для меня военная разведка неожиданно сделала исключение — и дала разрешение побывать на лодке у Дикого.
Хищный боевой нрав «Вилючинска» становится очевиден еще с берега. На корме, белым по черному, — впечатляющая графика: оскалившаяся акулья морда, и флотский художник явно переусердствовал в устрашении, пририсовал морскому страшилищу зубов столько, сколько вряд ли встречается в природе. Акулье изображение на корме «Вилючинска» не случайно — от рождения лодка называлась просто «Касаткой» и была переименована совсем недавно. Почему, никто из офицеров не понимает, но говорит:
— Пусть будет так.
Ознакомительная прогулка по «Вилючинску» убеждает в главном — в том, ради чего, собственно, меня, наверное, сюда и пустили. Я брожу рядом с жерлом очень страшного вулкана, который, не дай бог, раскочегарить не так, как положено. Реактор плюс ракеты — гремучая смесь! Сверхнапичканность лодки ядерным оружием в условиях системного экономического кризиса и находящейся в смятении армии — ну что может быть еще страшнее?…
По ходу экскурсии Дикий продолжает настаивать на своем — а в идеологии он явный педант: служба не терпит никаких компромиссов, что бы вокруг ни происходило. Он категорически отвергает так называемую «идею преступного приказа», которая начиная с 1991 года упорно гуляет по частям и соединениям. И говорит: если только дашь слабинку, не выполнишь всего одну инструкцию или приказ, который на свой страх и риск посчитаешь глупым или не ко времени, как тут же все начнет обваливаться — сработает принцип домино. Поскольку армия — это та же пирамида, где допускать «домино» никак невозможно.
Любопытное наблюдение: и Дикий, и остальные участвующие в нашем разговоре — а это все боевые офицеры, мундиры которых украшают наградные колодки за героические многомесячные подводные походы, — эти люди четко разделяют два понятия. Есть Родина, которой они служат. И есть Москва, с которой они в конфронтации. И говорят — это два разных государства: Россия и ее столица.
Офицеры откровенны: все, что творится в управлении Вооруженными силами, им непонятно взглядом с Камчатки. Почему Минобороны упорно не оплачивает ремонт атомного подводного флота, прекрасно зная, что своими силами произвести его на месте не только невозможно, но и категорически запрещено? Почему безжалостно списывают 10-14-летние лодки, которым еще ходить и ходить? Зачем, в конце концов, планомерно превращать в сущее решето свой собственный ядерный щит, который создавался усилиями всего народа? Причем теперь, когда реальная угроза с моря существует: прежде всего, она состоит в постоянном присутствии рядом с российской территорией большого числа китайских атомных подводных лодок?!.
