часто, и тогда она поднималась, тщетно вслушиваясь. Но потом вновь воцарялась тишина, нарушаемая лишь хрипами Энид. И она перестала подниматься.
Но сейчас все было иначе. Забряцали в панике вставленные в дверь камеры ключи, и звон этот ударил по барабанным перепонкам, как набат. Кристиан села, помогая себе руками; Филиппо тоже насторожился, прижимая к себе Энид.
Дверь распахнулась; ввалился Флорис, волоча за собой покрытую ссадинами женщину, измазанную в грязи. Очередная пленница? Но почему?
– Я… Я привел врача! Как и обещал!
Флорис рухнул на пол, увлекая за собой женщину, и с трудом поднял голову. Где-то на задворках сознания промелькнула мысль, что вот он, шанс убежать, но ни сил, ни воли уже не было. Снаружи цифровой замок. Они не ели несколько дней. Бесполезно. Все бесполезно.
Только сейчас Кристиан заметила в руках Флориса оранжевый чемоданчик – такой, что используют в машинах скорой помощи. Что… что он сделал? Жуткая догадка опалила мозг.
– Эта преступница… Она умирает! Помогите ей!
Голос Флориса звучал почти приказывающее, но с ноткой отчаяния, искреннего отчаяния. Женщина с трудом поднялась, оглядываясь.
– Преступница?..
– Да! Вы же сказали, что помогаете преступникам! Помогите ей! Она не должна умереть!
Женщина с ужасом смотрела на камеру, на следы крови от раны Флориса, на ведра и грязные одеяла, служившие постелями. Смотрела, жаждав задать вопрос, что срывался с пересушенных губ Кристиан каждый раз, когда она оглядывалась вокруг.
– Что… Что здесь происходит?
Флорис колеблется, словно не может выдавить из себя слова. Наконец, звуки срываются с его губ.
– Это моя… Тюрьма.
Кристиан застыла, осознавая смысл его слов. Тюрьма? Место для заключения… Преступников?
– Здесь находятся те, с кем не может справиться даже государство. Люди, считающие, что могут сбежать от закона. Убийцы. Я изолировал их, чтобы они больше никому не нанесли вреда. Я… Очищаю этот мир.
Все разговоры последних дней завертелись перед глазами, собираясь в целостную картинку.
Очищение. Вот о чем говорила Венена. Санитар леса. Волк, что пожирает добычу, чтобы очистить собственную среду обитания.
– Он, – Флорис указал на Филиппо, – убил человека, запытав его до смерти. Скрыл свое преступление. Возможно, не одно. Скрыл от закона, но не от меня. И я взял закон в свои руки.
Филиппо смотрел на него с нечитаемым выражением лица. Он думал. Думал о месяцах, проведенных здесь, казалось Кристиан. О причине. О правде, что открылась перед его хищными, холодными глазами.
– Закон… Не так хорош, как нам кажется. Она, – Флорис с ненавистью бросил взгляд на Кристиан, – прекрасный тому пример. Полицейская. Она убила двух подозреваемых в своем прошлом деле, и ее оправдали. Потому что это была…
– Самооборона! – невольно вырвалось у Кристиан. – Это была самооборона!
Ложь. Ты убила Ника. Ты убила его сама.
– Самооборона, вот как они это называют. Это убийство. Человек лишился будущего, лишился возможности чувствовать, созерцать этот мир. В какую обёртку не заверни, убийство остаётся убийством.
Он словно погрузился в собственный мир, заполненный его безумными мыслями. Словно он пытался убедить не их – а себя. Женщина молчала, в ступоре оглядывая камеру. Филиппо потерял интерес к происходящему, изучая ничем не изменившуюся за два месяца стену.
– И это… – продолжал Флорис, – подводит нас к самому сложному вопросу.
Он обернулся к Энид.
– Доведение до самоубийства. Преступление, не регулируемое законом.
Кристиан казалось, что жизнь тонкой струей втекает в ее тело. Осколки мозаики вставали на свои места, но лишь ее слова могли стать клеем в этой конструкции. Она должна думать. Она должна говорить. Говорить, когда другие молчат.
– За это предусмотрена уголовная статья.
Флорис моргнул, будто лишь сейчас понял, что находится здесь не один. Он обернулся, презрительно смотря на капитана полиции.
– И что? Посадили ли эту женщину?
– Она…
– Довела своего мужа до самоубийства. Оставила его одного, когда он был так слаб. Не вняла его просьбам остаться. И более того…
Глаза Флориса влажно блеснули.
– Она видела, как все произошло. Он предупреждал ее. И все же она не послушала. Все знали, как это произошло. Но никто не осудил ее.
Он сжал кулаки.
– Никого не осуждают по твоей сраной статье! Всем плевать! Это невозможно доказать!
Голос срывался на крик; это личное, промелькнуло в мозгу Кристиан. Она не могла заглянуть в прошлое этого хрупкого парня в очках, но видела там отражение того, как он остался совсем один.
И выжил.
– Это… действительно трудно доказать. Тем не менее, мне не кажется, что здесь имело дело жестокое обращение или повторяющиеся унижения. Энид не такая.
– Не такая? Да что ты вообще знаешь об Энид, убийца-полицейский? Что вообще можно знать о гранях человеческой души? Как ты можешь говорить об этом, зная ее от силы несколько дней?
– Самоубийство – его выбор!
Кристиан сжала кулаки, вновь вспомнив лицо Ника. Его выбор. Его выбор. Она лишь…
– Энид… Что должна была сделать Энид? Уничтожить свою жизнь, чтобы жить рядом с человеком, с которым не могла больше находится? Кто знает, не довело ли уже ее это до такого же конца? Как ты можешь смотреть на подобное лишь с одной стороны?
– Человек умер! Ах, ну да, тебя же это не волнует…
– Мы не знаем, что было бы, если бы она осталась. Она не делала никаких целенаправленных действий, не заставляла его, не принуждала…
– Откуда ты знаешь?!
Он замолчал, почувствовав, как распаляется. Глубоко вдохнул, закрыв глаза.
– Вас нужно изолировать. Ты пыталась убить меня, как убила тех мужчин. Из «самообороны». Филиппо пытался убить тебя, когда ему было это удобно. Вы не меняетесь. Вы никогда не изменитесь. Миру…
Он открыл глаза.
– Будет лучше без вас.
Он взял в руки чемодан и взглянул на свою руку, словно на что-то отдельное от себя. Передал его женщине.
– Но я не такой. Я не буду вас убивать. Я просто буду держать вас здесь. И не дам умереть.
Он подтолкнул женщину к Энид легким, направляющим движением, без злобы или отвращения.
– Делай свое дело, врач. Делай то, что должна. Как и я.
– Что ж, я рад, что среди нас еще остались достойные граждане Корканте… и не только.
Марселло осмотрел своих добровольцев в количестве две штуки. Немного остыв, он рассудил, что больше не хочет подвергать опасности туристов и любителей приключений, а потому обратился к наиболее заинтересованному по его мнению – лучшему другу Филиппо, Раулю Джермайлю. Рауль был главным подозреваемым по делу, и его непричастность еще не удалось доказать, но Марселло хотел поговорить с ним еще раз, закинуть крючок – и получил в ответ абсолютную
