- ФЗУ окончил, слесарил на заводе. Кстати сказать, здорово у него это получалось. Потом пошел в аэроклуб, потом - в летную школу.
Для чего Грачеву понадобилось знать, кем был Пепе до начала летной службы, я не понял. В моем представлении он был прежде всего Летчиком, всегда Летчиком! Но разговор довести до конца не удалось, он был внезапно оборван самым бесцеремонным вторжением со стороны:
- А почему вы, гражданин, живность в троллейбусе перевозите? противно въедливым голосом спросила Анатолия Михайловича неизвестно откуда появившаяся женщина.
- Кому помешала моя живность? Щеночек, месяц ему...
- Не полагается. От собак зараза. И что будет, когда каждый начнет с собакой раскатываться? Зоопарк. Цирк! - Голос ее становился громче и возбужденнее, какие-то пассажиры начали уже оборачиваться в нашу сторону.
- Беззобразззие! И вы только посмотрите, - женщина искала единомышленников и обращалась к пассажирам, - он еще улыбается! Нахал такой. С животной в троллейбусе, и смеется...
- Простите великодушно, - спросил Грачев, перестав улыбаться, - вы случайно не из Сухуми?
Такого вопроса женщина не ожидала и клюнула:
- Нет, а почему вы решили, - вполне миролюбиво спросила она, - что именно из Сухуми?
- А там в обезьяннике таких дополна.
У склочной бабы от возмущения даже челюсть отвисла, но прежде чем она нашлась ответить, десятка два пассажиров покатились со смеху.
Убедившись, что массы на нашей стороне, Грачев вытащил щеночка, показал всем и задорно, на весь салон выкрикнул:
- Товарищи, решаем открытым голосованием - ехать нам или идти пешком? Кто за то, чтобы ехать, прошу поднять руки! Спасибо, товарищи!
Никого не ожидая в этот день, я тихонечко стучал на пишущей машинке, заглядывая в свои старые путевые записи.
И снова, в какой уже раз, в устойчивую тишину московской квартиры заглядывали зеленые, отороченные нарядной белой пеной волны Индийского океана, и в памяти ревел непрекращавшийся шестые сутки шторм экваториальных широт.
Но тут, обрывая сладостную горечь тропических воспоминаний, позвонили в дверь. Неохотно оторвавшись от гипнотизирующих видений океана и мгновенно возвратившись в наши средние широты, я пошел открывать.
На лестничной площадке переминались с ноги на ногу четверо незнакомых мальчишек. Увидев меня, разом, словно по команде, сдернули они форменные фуражки, и, должно быть, старший очень вежливо извинился за беспокойство.
- Входите, - сказал я и, признаюсь откровенно, безо всякого энтузиазма повел ребят в комнату.
- Мы узнали, - начал один из мальчишек, - что во время войны вы были летчиком и летали вместе с Петром Максимовичем Петелиным.
Все четверо смотрели на меня выжидательно.
- Да, во время войны я летал с Петром Максимовичем.
- У нас просьба: мы хотим собраться и поговорить о жизни и его подвигах и пришли пригласить вас в училище.
Приглядевшись к неожиданным посетителям, я вдруг понял - это же грачевские мальчишки!
- Вы сами пришли или Анатолий Михайлович вас подослал?
Они переглянулись. Один ткнул в бок старшего и сказал:
- Понимаете, это собрание... или встречу мы организуем сами... секретно. И ничего не можем сейчас сказать...
- Ну раз секрет, пусть будет секрет. А что я должен буду делать на этой встрече?
- Отвечать на вопросы - и все. Доклада не надо.
Прежде, чем распрощаться, один из ребят открыл портфель и вытащил большой портрет Пепе. Никогда такой фотографии я не видел.
- Похож? - спросил мальчишка.
- Похож. Но это не лучшая фотография Петелина. Самый живой, самый удивительный портрет у Игоря висит над кроватью...
- Мы знаем... - сказал один из мальчишек и осекся.
- Ну ладно, ребята, ничего не рассказывайте и делайте все, как договорились - секретно. Мой совет, с Галиной Михайловной, женой Петра Максимовича, повидайтесь... - и тут же понял - у Гали они были.
На том и расстались.
До дня встречи оставалась неделя. Разумеется, я не стал предпринимать никаких усилий, чтобы проникнуть в мальчишеские секреты, - и времени не было, да и не хотелось разрушать очарование тайны, которому подвержены все - и мальчишки, и взрослые...
За эту неделю мне раза два звонил Грачев, сообщил, что щенка они окрестили Керном, что Оля в полном восторге. О встрече и предстоящем разговоре Грачев не обмолвился. Я тоже не стал спрашивать. Говорил и с Галиной Михайловной. Она сказала, что дела Игоря идут на лад, кость срастается хорошо, пальцы двигаются почти нормально.
О предстоящей встрече в училище Галя тоже не сказала.
Дня за два до назначенного срока я заехал к Балыкову. Тема разговора была намечена давно, да все не находилось времени - то у меня, то у него. Застал Николая Михайловича в кабинете одного, в довольно мрачном состоянии духа и за странным занятием. На столе перед ним были разложены десятка два самодельных ножей-финок. Одни, выпиленные кое-как, выглядели скорее жалко, чем устрашающе, другие, отполированные, тщательно отделанные, с затейливыми наборными ручками, напротив, напоминали собой произведения искусства. Кстати, я обратил внимание, что ко всем ручкам приклеены маленькие бумажные ярлычки.
Мы поздоровались, и Николай Михайлович сказал угрюмо:
- Такой коллекции небось не видели?
- Что за ножи? - поинтересовался я, невольно любуясь одним, особенно тщательно отделанным, с резной черной ручкой.
- А вот одиннадцать лет, что я работаю в училище, отбираю у ребят. Просто патология! Не успевает пацан научиться пилу в руках держать, только-только услышит, что такое закалка, и на тебе - нож... Спрашиваешь, для чего тебе нож? Кого резать? Молчит. Потом это проходит, но на первых порах они как помешанные на оружии.
- По какому же поводу вы вытащили весь арсенал? Будет выставка? спросил я.
- Нет, выставки не будет, и достал я ножи по грустному поводу... Видите, на ручках бирки? На них записано, чья работа, год изъятия... Некоторые из ножей я вернул тем, кто их сотворил... Например, не так давно чествовали одного молодого инженера; после всех речей, в которых его, можно сказать, по самые уши вымазали медом, я встал, протянул ножик и спросил: "Помнишь? Узнаешь?" И когда он признал, между прочим, сильно смутившись, я сказал: "Скажи при всех, Гриша, ты уже дорос до того, чтобы я мог со спокойной совестью отдать тебе эту игрушку?" Только не у каждой сказки хороший конец... - и Николай Михайлович протянул мне самый красивый, с черной резной ручкой нож.
- Превосходная работа, - сказал я, подержав нож в руках.
- Этот ножичек мне уже не вернуть хозяину. Сегодня вызывали на допрос. Лешка Крохалев, прошлогодний выпускник, - убит в пьяной драке. Вот вам и хорошая работа! Вызывали меня как свидетеля. Перед законом свидетель, а перед совестью - кто?..
Понимая состояние Балыкова, видя его искреннюю, глубоко человеческую растерянность, я попытался как-то утешить, успокоить его. Он выслушал, не перебивая, и угрюмо произнес:
- Все правильно, и будь я на вашем месте, наверное бы, то же самое говорил. Только это - слова... а какая глупость на деле получается - ножик есть, человека нет!..
Мы поговорили еще немного, и я, не задавая вопросов, с которыми пришел, собрался уходить:
- Вот что, возьмите-ка этот ножик, положите на свой рабочий стол. Будете писать о нашем контингенте, поглядывайте на него. И не жалейте - ни учеников, ни нас, воспитателей. Понимаете, о чем я вас прошу, - чтобы без розовой краски, без умиления писали.
За свою жизнь я перебывал на стольких собраниях, заседаниях, встречах, обсуждениях - не сосчитать. А многие ли оставили след в душе?.. Увы... Может быть, потому, что массовые общения удивительно похожи друг на друга, словно поставлены одним и тем же режиссером - холодным, лишенным фантазии, утратившим способность по-настоящему увлекаться.
Грачевские мальчишки оказались искренними постановщиками. И должно быть, поэтому встреча, посвященная памяти Пепе, прочно отпечаталась в памяти и взволновала.
В обычной учебной аудитории собралось с полсотни человек. Половина, пожалуй, даже чуть больше - ребята. Среди приглашенных я увидел Галю, Ирину, генерала Баракова, нескольких незнакомых офицеров-авиаторов, был и странного вида - рост под два метра, в плечах сажень, лицо молодое, борода разбойничья - человек, как я потом понял, скульптор, сработавший памятник Пепе...
Гостей рассадили вперемешку с хозяевами. На видном месте висела та самая фотография Пепе, которую мне показывали ребята. Снимок они получили у лохматого скульптора.
Анатолий Михайлович расположился в последнем ряду и никакого видимого участия в происходившем не принимал.
Первым к собравшимся обратился рыжеватый, длинный, суетливый мальчишка. Он волновался, и начало речи никак не складывалось.
- От нашего мастера... то есть от Анатолия Михайловича мы... это, так сказать, недавно, значит, узнали про летчика-испытателя Петра Максимовича Петелина, Героя Советского Союза и все такое прочее... Но самое важное для нас, что он, когда еще не был летчиком, был слесарем... И тогда мы решили узнать как можно больше о его жизни... - Здесь мальчишка справился с волнением и стал говорить складнее и глаже. Собравшиеся узнали, что ребята разыскали больше двадцати товарищей, знакомых, сослуживцев Пепе, съездили на завод, где Петр Максимович начинал, побывали в доме, где он жил мальчишкой, собрали кое-какие документы и воспоминания о нем.
