Она скрывала от него свое наслаждение, закрыв рот и крепко сжав губы; а ей так хотелось кричать от счастья. Но она не собиралась давать ему повод гордиться одержанной над нею победой. Она желала быть с ним на равных, а не побежденной, которую в любой момент можно опрокинуть на соломенную циновку. Только не это.
Привыкнув общаться с проститутками, он, впрочем, не знал, что ей сказать, когда они разъединялись, и замыкался в мрачном недовольстве. Но это не имело значения, так как Ануна и не ждала от него никаких слов любви, никакой незамысловатой ласки; она даже прощала ему эту сухость и ничего не имела бы против, если бы он обращался с ней как с пастушкой, которую вознаграждают за проведенную вместе ночь, даря простенькие ленты. Нет, их свидания проходили по-другому и сопровождались напряженным молчанием животных, которые, спариваясь, не перестают следить друг за другом из опасения в угаре страсти получить смертельный удар лапой.
Она всегда желала его — его рук с широкими, твердыми ладонями, его бедер, крепких, точно оливковое дерево. Она трогала их, ласкала и восхищалась, когда, проведя ладонью по всему его стальному телу, усеянному шрамами, встречала кусочек шелковистой кожи члена, такого по-детски уязвимого. Больше всего ей нравилось осторожно обхватывать пальцами эту обезоруженную и обезоруживающую плоть, которая, как это ни парадоксально, составляет честь и силу мужчины. И тогда ей казалось, что она держит его всего, подобно тому, как держат за ошейник собаку. Она вовсе не была глупа и знала, что Нетуб коварен, жесток, эгоистичен и неспособен на проявления нежности. Он ожесточился, слишком рано познав несчастья, и теперь поздно было надеяться что-то изменить. Он был красив, как роза, растущая в пустыне, которая колется, если ее слишком крепко сжать. Презрение и жестокость великих сделали из него самого существо презирающее и безжалостное, не доверяющее никому. Ануну это не удручало. Благодаря ему она за какие-то три месяца превратилась из простой благовонщицы Пер-Нефера в настоящую воровку. Она чувствовала, что почти сравнялась с Нетубом Ашрой, и пьянела от мысли, что успех ограбления пирамиды зависел от нее, и только от нее…
Простая благовонщица стала важной персоной. Наконец-то она стала жить по-настоящему. Она больше не принадлежала к стаду безымянных девушек, которых мужчины придавливали на циновках в ночь наслаждения, а потом прогоняли, тут же забывая их лица. Она уже не была служанкой, низшим существом. Она стала краеугольным камнем фантастического заговора, осуществить который никому в Египте до этого и в голову не приходило.
За два последних месяца у нее пропал страх, а его место заняло вызывавшее зуд нетерпение. Ей не хватало дела, и она хотела как можно скорее оказаться внутри гробницы и повести за собой грабителей. Это стало бы часом ее славы — ее, Ануны, метиски, прибывшей с далекого юга и служившей подстилкой старым погонщикам верблюдов. Скромная благовонщица, она могла бы окончить свои дни, прислуживая мумиям в Доме бальзамирования, в окружении своих смол и ароматов. Нетуб, вор с честолюбивыми планами, стал ее удачей, и она не могла ее упустить.
Сам же молодой человек злился на себя, оттого что стушевывался перед ней в наивысший момент соития.
— Я что угодно отдал бы, лишь бы быть с тобой там, внизу, — ворчал он, ударяя кулаком по песку. — Оставаться наверху и ждать, когда вы выйдете из пирамиды, — от этого можно заболеть.
Ануну забавляли его муки. Очень уж он был широкоплеч, чтобы надеяться пролезть в узкий проход. Она и за себя-то не могла поручиться. Тревога главаря грабителей наполняла ее тайной радостью, и она хотела, чтобы это длилось вечно.
Как только было объявлено о смерти Анахотепа, грабители ускорили приготовления. Вот только Ануне никак не удавалось добиться повиновения от пигмеев. Этим маленьким человечкам казалось немыслимым выполнять распоряжения женщины. Нетуб и Бутака приложили немало усилий, стараясь объяснить им, что талант этой самки спасет им жизнь, когда они окажутся в гробнице номарха. Ануна подозревала, что карликов исподтишка настраивал против нее Ути. После смерти Дакомона слуга не сказал ей ни слова. Похоже, он стал делить постель с Бутакой, который пытался сделать из него грабителя, но, кажется, безуспешно.
Испортив немало глины, гончары наконец-то смогли слепить пустотелые подобия мумий — не слишком тяжелые и не слишком хрупкие. Повязки тоже были готовы. Ануна научила грабителей обматывать фигуры из красной глины. Внутрь мумий поместили все необходимое: веревки, кайла, различные инструменты, светильники с запасом масла, а также воду и пищу. Все это было завернуто в паклю и завязано, чтобы избежать малейшего шума, когда жрецы начнут передвигать саркофаги.
Все ждали прибытия погребальной процессии, чтобы приблизиться к похоронному каравану и незаметно подсунуть фальшивые гробы в багаж фараона.
— Сделать это надо будет очень быстро, — повторял Нетуб. — Заподозри охрана что-нибудь, и мы пропали.
Решено было смешаться с толпой плакальщиц, вымазав лица илом и разорвав на себе одежды в знак траура. Громкие причитания отвлекут внимание солдат, которые с трудом их переносили.
День, которого все с нетерпением ждали, неуклонно приближался.
— Через два дня жрецы погрузят саркофаги на похоронное судно и спустятся по Нилу до пирамиды, — объявил однажды вечером Нетуб. — Там-то мы и будем их ожидать.
21
Никогда в жизни верховный жрец бога Амона Мене-Птах не чувствовал себя так скверно. Ему впервые приходилось хоронить живого человека, и от этого ему было не по себе.
Тем же утром, на рассвете, он в строжайшей тайне приступил к обмотке тела Анахотепа, чтобы ни у кого не возникло подозрения, что он занимается подменой трупов. Старик, на два месяца спрятанный в стенах храма, вытянулся на столе в очистительной часовне уабет и предоставил свое тощее тело опытным рукам бальзамировщиков. Его убеждение не поколебалось, он упорствовал в том, что мертв и уже готов к путешествию на Запад. Перспектива быть похороненным заживо не пугала его. Он лишь спешил поскорее вернуться к себе и выказывал явные признаки нетерпения, к которому примешивалось раздражение.
Мене-Птах более чем когда-либо был убежден, что видит перед собой Анахотепа собственной персоной. Если раньше у него и были сомнения, то десяти недель, проведенных со стариком, оказалось достаточно, чтобы их развеять. Правда, он не был до конца уверен в факте смерти потерявшего память номарха, однако, не имея возможности пойти против воли Анахотепа, с горечью в душе решил не противиться и отдаться на волю богов.
