— Откуда вам это известно, прекрасная вдова? — спросил герцог г-жу де Комбале.
— Госпожа де Сен-Пьер прислала отчет моему дяде; но он питает такую слабость к дому де Гизов, что только посмеялся над этим происшествием.
— Я встретил вашего сына примерно месяц назад, — сказал принц де Конде, — у него на шляпе вместо пера был желтый шелковый чулок. Что означает эта новая выходка?
— Это означает, — ответил герцог Орлеанский, — что тогда он был влюблен в Вилье из Бургундского отеля, а на ней в одной из ролей были желтые чулки. Он передал ей через Тристана л’Эрмита комплименты по поводу ее ножки. Она сняла один чулок и отдала его Тристану со словами: «Если господин де Жуэнвиль согласится три дня носить этот чулок на своей шляпе вместо перьев, он может после этого требовать от меня что угодно».
— И что же? — спросила г-жа де Сабле.
— Так вот, он носил чулок три дня, и мой кузен де Гиз, его отец, скажет вам, что на четвертый день его сын вернулся в особняк Гизов лишь в одиннадцать часов утра.
— Ничего себе жизнь для будущего архиепископа! — произнесла г-жа де Сабле.
— А сейчас, — продолжал его королевское высочество, — он влюблен в мадемуазель де Понс, пышную толстощекую блондинку из штата королевы. На днях она принимала слабительное. Он узнал адрес ее аптекаря, взял то же самое лекарство и написал ей: «Никто не сможет сказать, что вы принимали слабительное, а я не делал этого одновременно с вами».
— Ах, теперь я понимаю, — сказал герцог, — почему метр сумасброд созвал в особняк Гизов всех парижских вожаков ученых собак. Вообразите, на днях я возвращаюсь домой и вижу, что двор полон собак в самых разнообразных костюмах. Их там было не меньше трехсот, и при них три десятка уличных комедиантов; каждый держал свою свору. «Что это ты делаешь, Жуэнвиль?» — спросил я его. «Я устроил себе спектакль, отец», — ответил он. Вы догадываетесь, зачем он созвал всех этих фигляров? Чтобы пообещать им по луидору, если через три месяца три сотни парижских ученых собак будут прыгать только в честь мадемуазель де Понс.
— Кстати, — сказал Гастон, из-за своего беспокойного характера считавший, что незачем так долго говорить об одном и том же, — дорогая герцогиня, вы, как соседка, должны знать, как дела у бедного Пизани? Вуатюр сказал мне вчера, что они не так уж плохи.
— Я справлялась сегодня утром, и мне ответили, что теперь врачи не опасаются за его жизнь.
— Сейчас у нас будут свежие новости, — вступил в разговор герцог де Монморанси. — Я покинул графа де Море у дверей особняка Рамбуйе, где он хотел сам все разузнать.
— Как? Граф де Море? — спросила г-жа де Комбале. — А говорили, что Пизани хотел подослать к нему убийцу?
— Да, — отозвался герцог, — но, кажется, это было недоразумение.
В эту минуту отворилась дверь, и слуга объявил:
— Монсеньер Антуан де Бурбон, граф де Море.
— Ну вот и он, — сказал герцог. — Он сам все вам расскажет, притом лучше, чем я, начинающий спотыкаться, если приходится сказать подряд двадцать слов.
Вошел граф де Море, и все взоры обратились на него (прежде всего, мы должны сказать, что то были взоры женщин).
Не будучи пока представлен принцессе Марии, он остановился в дверях, ожидая г-на де Монморанси; тот, подойдя, отвел графа к принцессе, проделав все это быстро и с присущим ему изяществом.
Молодой принц не менее грациозно поклонился принцессе, поцеловал ей руку, в нескольких словах рассказал ей о герцоге Ретельском, с которым он виделся, проезжая через Мантую; поцеловал руку г-же де Лонгвиль; поднял букет, упавший с апостольника г-жи де Комбале, когда она посторонилась, давая графу дороги и отдал ей этот букет с очаровательным поклоном; низко поклонился монсеньеру Гастону и скромно занял свое место возле герцога де Монморанси.
— Дорогой принц, — сказал ему тот, когда церемония поклонов была закончена, — перед самым вашим приходом здесь говорили о вас.
— Полно! Неужели я такая значительная особа, чтобы мною занималось столь приятное общество?
— Вы совершенно правы, монсеньер, — послышался женский голос, — стоит ли заниматься человеком, которого хотели убить за то, что он любовник сестры Марион Делорм?
— О-о! — воскликнул принц, — этот голос мне знаком. Не принадлежит ли он моей кузине?
— Ну да, метр Жакелино! — сказала г-жа де Фаржи, подойдя к нему и протянув руку.
Граф де Море, пожимая ей руку, тихо сказал:
— Знаете, мне нужно вас увидеть — необходимо с вами поговорить. Я влюблен.
— В меня?
— Немного, но в другую — очень.
— Наглец! Как ее зовут?
— Я не знаю ее имени.
— Она, по крайней мере, красива?
— Я ни разу ее не видел.
— Молода?
— Должно быть.
— Почему вы так думаете?
— Я слышал ее голос, я касался ее руки, я впивал ее дыхание.
— Ах, кузен, как вы об этом говорите!
— Мне двадцать один год. Я говорю об этом так, как чувствую.
— О юность, юность! — произнесла г-жа де Фаржи. — Бесценный алмаз, что так быстро тускнеет!
— Дорогой граф, — прервал их герцог, — да будет вам известно, что все дамы завидуют вашей кузине — по-моему, вы так назвали госпожу де Фаржи — и хотят знать, почему вы решили нанести визит человеку, хотевшему, чтобы вас убили.
— Во-первых, — ответил граф де Море со своим очаровательным легкомыслием, — потому, что я еще не стал кузеном госпожи де Рамбуйе, но когда-нибудь непременно стану.
— Через кого? — спросил герцог Орлеанский, хваставшийся знанием всех генеалогий. — Объясните нам, господин де Море!
— Да через мою кузину де Фаржи, вышедшую замуж за господина де Фаржи д’Анженна, кузена госпожи де Рамбуйе.
— Но каким образом вы приходитесь кузеном госпоже де Фаржи?
— А вот это, — отвечал граф де Море, — наш секрет, не правда ли, кузина Марина?
— Да, кузен Жакелино, — подтвердила со смехом г-жа де Фаржи.
— Кроме того, прежде чем стать кузеном госпожи де Рамбуйе, я был одним из ее добрых друзей.
— Но я, — возразила г-жа де Комбале, — всего раз или два видела вас у нее.
— Она попросила меня прекратить визиты.
— Почему? — заинтересовалась г-жа де Сабле.
— Потому что господин де Шеврез ревновал меня.
— К кому?
— Сколько нас в этой гостиной? Примерно тридцать. Даю любому за этот секрет по тысяче. Это составит тридцать тысяч.
— Мы отказываемся разгадать, — заявил Месье.
— К своей жене.
Слова графа были встречены громким раскатом хохота.
— Однако, — сказала г-жа де Монбазон, опасавшаяся, что от ее падчерицы перейдут к ней, — граф не досказал историю о том, как его хотели убить.
