зубы, слышно во всех уголках Дома Солнца. Старик смотрит на него яростно, вздернув нос, и кривит рот, желая было сказать ведуну все, что думает о его наглости и побратимстве с северянкой, когда Весна встает между ними.
– Святовит, – дрогнувшим голосом говорит она, – это Радомир.
Оба они вздрагивают, услышав имена, и смотрят иначе друг на друга. Испуганно, изучающе, пытаясь понять, правда ли то, что солнцерожденная говорит. Да только толку Весне лгать? Только получившая обратно жениха своего, уж вряд ли станет она лгать ему, да и какой умысел за ложью этой должен стоять?
Радомир и без того, вглядываясь, замечает знакомые черты в лице старика, забытые с детства. И не вспомнит он, сколько было ему, когда в последний раз видел он лицо ведуна, приходящегося ему отцом. Смута поглотила его образ, оставив за собой лишь злость и ненависть, жгучую и отравляющую. Не ведает Радомир, что за мысли вьются в голове его, но стоит ведуну поднять руки, протягивая к нему, как, утянув за собой возлюбленную, солнцерожденный в сторону отскакивает.
– Сын…
Радомир пресекает его голосом холодным, как льды во фьорде:
– Нет. Нет, не нужно этого. Много лет прошло, и я узнал, почему ты так поступил. Мне стало ясно, что вело тебя в тот миг, когда ты позволил схватить себя. Только это не привело к прощению. Я не простил тебя за то, что ты бросил нас. За то, что мама погибла, не выдержав разлуки с тобой. За то, что остался я один. Я не простил тебя, Святовит, и простить не смогу, так потому не нужно всего этого.
Сложно судить, что чувствует старейшина, слыша слова подобные из уст родного сына. Радомир был одним из тех, кого Святовит защитить желал, а поступок его стал причиной сыновьей ненависти. Гневливостью Радомир в него пошел; будь он похож на Ясну, то сам бы в объятия бросился, причитая о своем прощении.
Хорошо. Хорошо, что не прощает.
– Коль так, – заведя руки за спину, сцепляя их вместе, Святовит смотрит в глаза сына, в карих омутах видя взгляд драгоценной своей Ясны, и говорит так, чтобы всем и каждому слышно было, – не столь скоро исполнится задуманное тобой. Раздор в этих краях, за права наследования борются северяне. Возвращение Ренэйст лишь усугубить дело может, и не до обещания вовсе ей будет.
– С Ренэйст прошел я сквозь земли, укрытые золотым песком, – в тон ему отвечает юный ведун, и пламя гнева разгорается в нем все сильнее, – сквозь плен и боль, голод и близость смерти. Пересек соленую воду, снежные пустоши и увидел край света. Потому знаю я ее лучше тебя, и в том, что обещание свое она сдержит, уверен я. Да, пусть и не сразу, но она позволит нам уйти, и еще увидишь ты, как сильно ошибаешься. А пока мы будем ждать, и ожидание наше будет вознаграждено.
Хмурится Святовит, веры такой луннорожденным не одобряя. Радомир смотрит в глаза отца упрямо, готовый хоть в бою честь посестры отстоять, и Весна, полная благоразумия, берет его нежно за руку, уводя за собой прочь. Жмется боком к его плечу, шагая подле, закрывает глаза доверчиво, и сердце ведуна оттаивает. Что ему глупость отца да гнев луннорожденных, когда Весна подле него?
Не так много мгновений тепла им осталось до прихода беды. Сейчас до́лжно насладиться ими.
Не сказав ничего, Святовит, проводив Радомира взглядом, набрасывает на плечи тяжелый свой плащ и покидает Дом Солнца.
Глава 9. Сгущающийся мрак
Возвращение Ренэйст выбивает почву у него из-под ног.
Он не находит в себе силы подойти ближе, когда переступает она через порог Чертога Зимы, окруженная людьми, что счастливы видеть ее живой. Витарр и сам тому рад; все винил он себя в ее гибели, считал, что так отплатил ей за доброту и доверие, которые проявила к нему сестра, согласившись помочь на корабль пробраться. Только теперь, когда сам желает занять он трон, положенный ему, как старшему из наследников почившего конунга, что будет между ними? Раньше лишь признания отцовского хотел он, не больше. Чтобы признали его люди, чтобы не притворялись умело, словно бы нет его.
Что же теперь? Все те, кто поддерживал его, тут же откажутся от Витарра, прознав о том, что Ренэйст чудом спаслась и не меньшим чудом вернулась обратно. Теперь его снова ждут отчуждение и презрение? А что же будет с Руной? Они рассказали правду о ребенке, которого вынашивает она в своем чреве, и, если вновь северяне обернутся против него, что с ними будет?
В душе у него слишком много страха и волнений, с которыми справиться оказывается тяжело. Ему нужно встретиться с вельвой, поговорить с ней, попросить совета. В таких делах Ульф ему точно не советчик, а больше и не с кем Витарру поговорить. Тревожить Руну он не хочет, да и не должен. Она носит его ребенка, и Витарр не может заставлять ее переживать. Он должен справиться с этим, и ему нужен совет.
Закрепив ремни седла, Витарр берет в ладонь поводья и, похлопав Змея по шее, выводит его из стойла. Снег скрипит под тяжелыми копытами коня, и, опустив голову, наблюдает Витарр за тем, как тот шагает подле него. Мыслями луннорожденный далеко, словно бы даже не в собственном теле. Не помнит Витарр, как идет по дорогам Чертога Зимы, не замечает никого, кто проходит мимо. Как и не замечает он того, что доходит до самых ворот.
– Витарр.
В нависшей над Чертогом Зимы тишине голос ее кажется ему оглушающим. Хмурится Витарр, придерживая поводья Змея, поднимает голову, глядя на нее с тревогой. Не столь часто увидеть Сагу в стенах поселения можно; вельвы живут подле людей, но не рядом с их домами, далекие, но крадущиеся чужой тенью. Следуя договору, заключенному между ними, уже готов он был отправиться в самую чащу леса, для того чтобы отнести еды и питья для Саги да о возвращении сестры рассказать, как пришла она сама.
В ее руках видит он длинный изогнутый посох, принадлежащий старой слепой вельве.
Он передается от провидицы к провидице и находится у старшей вельвы до самой ее смерти. Лишь тогда младшая может забрать тот себе, а также прийти в поселение для того, чтобы найти ребенка с даром и забрать его с собой в лес – сделать из девочки новую младшую вельву. Именно так Сагу в свое время старуха забрала из дома; кажется, сначала взять с собой хотела она Руну, но старшая взяла на себя это бремя, спасая сестру от незавидной судьбы. Сложно представить ее живущей среди людей, носящей обычные платья и переживающей чувства, свойственные другим.
