Левой рукой чуть придушив пленника воротом его же куртки, правой Маэстро резко ткнул не остывший еще от стрельбы, пахнущий едкой пороховой гарью ствол ему под нос, намеренно кровавя десны, не отпуская взглядом «прирожденного убийцы» растерянный взгляд противника, прошипел тихо и вкрадчиво:
— Ну? Развлекся, лишенец? Теперь умирать будем, а? — Маэстро несколько раз глубоко вздохнул — и вдруг дикий тарзановский крик разорвал затихший и застывший, мутный от зноя воздух:
— Йа-йа-йа-ай-ай-йа-а-а!!!
И этот безумный крик напугал вдруг пленника совершенно, ибо он не вписывался ни в какие каноны, ни в какие представления, ни в какие правила…
— Пожалуйста… пожалуйста… пожалуйста… — скороговоркой зашептал он.
— Поговорить хочешь?
— Что… что вам нужно?
— Мне?! — оскалился Маэстро в улыбке. — Что мне нужно?
— Да, — Пленник смотрел на Маэстро белыми от смертельного страха глазами, чувствуя, как знойный день вокруг превращается в пронизывающий, щемящий мрак.
— Мне нужно пожить без войны. Только и всего. Пожить без войны.
Глава 42
Гул вертолета был ровным, пилот, зависнув на изрядной высоте, наблюдал «картину битвы»; видел ли он все, что произошло, равно как и то, каким итогом завершилась схватка, — за это Маэстро ручаться не мог, но надеяться надо на лучшее, а готовиться — к худшему. Чужая душа — потемки, чужая голова — сумерки.
И что таится в этих сумерках — желание отвалить поскорее или, наоборот, бодрое и молодцевато-жертвенное «банзай», — неведомо. Потому, чтобы не усугублять и поторопить летуна, Маэстро просто-напросто поднял «узи» стволом вверх и жал на спуск, пока магазин не опустел. Подействовало. Пилот, резонно смекнув, что ловить здесь более, окромя пули, нечего, резко накренил машину и неторопливо ушел в сторону солнца.
Особой радости от поспешной ретирады противника Маэстро не испытал: сейчас этот шустрый наблюдала уже докладывает предварительные хохмочки, но вряд ли он станет трепаться со всей откровенностью по рации в прямом эфире при таком количестве выпущенных пуль и стольких тепленьких трупах. Но через энное количество времени непременно разъяснит-доложит что следует и кому следует…
Лично. Вот тогда — возможны варианты. То, что варианты эти для Маэстро проигрышные, — он знал изначально: не нужно для этого быть ни ясновидящим, ни магом. Сила солому ломит, и стоит только ловцам подтянуть два десятка хороших профи вместо ряженых… Пока удача по своим непостижимым законам на его стороне, но — никакая удача не длится бесконечно. А потому необходимо прокачивать контролера, прокачивать быстро и без сантиментов. Контролер — фигура в сюжете всегда не последняя, всего он не знает, но знает достаточно, чтобы оперировать двумя так нужными теперь ему, Маэстро, понятиями: «Первый» и «база».
Маэстро, жестко контролируя шею пленника не самым щадящим захватом, приблизил его лицо к своему и уставился в его зрачки немигающим взглядом.
Спросил:
— Ты готов говорить?
— Да…
— Не слышу!
— Я готов говорить.
— Ты будешь говорить правду или мне тебя убить?
— М-мне…
— Я не закончил. Пойми правильно: у меня нет времени грамотно тебя прокачать, у меня нет времени отделять зерна от плевел и правду от лжи, у меня ни на что уже нет времени из-за этой «железной птицы». — Маэстро кивнул в ту сторону, куда удалился вертолет. — А потому запомни: или ты даешь согласие отвечать и отвечаешь, но полную правду, и тогда остаешься жить — мы не на Гиндукуше, не в Ливийской Сахаре и не в горах Памира, чтобы я отправлял к праотцам каждого встречного во имя сохранения тайны пребывания… Или, как только я услышу хоть слово лжи, — я убью тебя, и сделаю это так, что ты станешь умирать долго и мучительно. То есть — очень мучительно и очень долго. Обещаю. И ты не покончишь с собой от боли, ярости или помутнения рассудка: я сделаю так, что у тебя останется надежда выжить… Которая будет иссякать медленно, как сочащаяся из-под ногтей кровь… И все это время ты будешь испытывать муку… сумасшедшую муку… От нее ты и погибнешь. Ты все понял?
— Да, я понял.
— Не торопись, подумай… Возможно, кто-то тебе чего-то не простит.
Возможно. Если выживет. Но… С этого момента у тебя есть возможность выбирать: или нелегкую жизнь, или скверную, очень скверную смерть. — Маэстро замолчал, закончил вроде безразлично:
— Вообще-то, если есть возможность выжить, нужно выбирать именно это. Выжить. А дальше — время покажет. Или — времени не останется вовсе. Ни времени, ни пространства, ничего. Выбирать нужно сейчас.
Немедленно.
— Я… я выбрал.
— Жизнь?
— Да.
— Ты готов отвечать?
— Да.
— Ты готов отвечать правду?
— Да.
Маэстро внимательно, очень внимательно смотрел в лицо пленному, словно изучая каждую морщинку, каждую оспинку, каждый мускул, каждое движение белков глаз, каждое сужение и расширение зрачков… Человек — существо куда более чуткое, чем бездушный полиграф, детектор лжи; человек — существо куда более лживое и извращенное: он может обмануть не только компьютер, но и другого, даже очень подготовленного человека, «слить дезу», или, говоря высоким штилем, — завести в пучину лжи и тем — погубить. Погубить намеренно или вынужденно, когда человек гибнет сам и увлекает ведомого в ту же погибель.
Нет. Здесь не тот случай. Парню лет двадцать пять — двадцать восемь. Он из тех самых потерянных подростков, в этом Маэстро был убежден. Из тех, кто рос в октябрят-ских звездочках и пионерских галстуках, а на переломе, в подростковом возрасте, узнал, что добрый бог его детства — просто ссохшаяся мумия в Мавзолее, палач, мучитель, слуга зверя… Вот и выросло поколение. Это не значит, что нет в нем людей самоотверженных, просто… сломанные на излете, они если и находят себя, то работают или за деньги, или за большие деньги. Третье если и дано, то это такое исключение, которым в массе можно и пренебречь. Упираться за голую идею эти парни не способны; не только воспитание другое, но и генетика: всех упертых и самоотверженных истребляли почти столетие. Да и нет у них такой идеи, за которую было бы не жалко умереть. Совсем нет. Такие дела.
Малый не соврет. В этом Маэстро был убежден.
— Что вы хотите знать? — не выдержал затянувшейся паузы пленник.
Вопрос Маэстро проигнорировал.
— Запомни. Если ты согласишься отвечать, но соврешь, хоть единожды… я просто сделаю так, что ты станешь бревном. Никчемным, гнусным бревном, способным только лупать ресницами, таращить гляделки и ходить под себя. И еще — испытывать боль. Гнить, пока не подохнешь. Ты понял?
— Да.
— Повтори.
— Я понял.
— Умница. Теперь отвечай. Воюешь за деньги?
— Да. А вы что, иначе?
— Кто за мной охотится?
— Не знаю.
— Не знаешь?
— Нет.
— Тогда поставим по-другому вопрос: кто приказал меня устранить? Ведь приказ был именно такой?
— Да. Ликвидация. Но…
— Слушаю, договаривай. И отвечай быстро.
— Я помню о вашей преамбуле к нашему «риббентроповскому пакту».
— Да?
Маэстро взглянул на парня по-новому. Ему сейчас больно и страшно. Очень страшно. Но он не потерял способности шутить! И это не киношное зубоскальство: это вполне продуманная попытка вступить в неформальный эмоциональный контакт с допрашивающим, с ним, Маэстро. Это попытка поверить в жизнь и в конце концов выжить. Не так плохо; видно, поторопился он с эпитафией поколению двадцати-с-лишним-летних.
— Шутишь? Это мило. Вот только когда речь идет о моей жизни и моей смерти, я не вполне расположен к шуткам. Так в чем состояло это «но»?
— Сначала нужно было убедиться, что вы — это вы.
— Чтобы стрелять наверняка?
— Да.
— И вы решили спровоцировать меня на действие?
— Решил не я. Решил Ричард.
— Кто есть Ричард?
— Мой работодатель.
— Чем я ему не угодил?
Мужчина пожал плечами:
— Не мое дело.
— Ничего личного?
— Да.
— Как в кино.
— Жизнь такая.
— Так кто — я?
— Вас называют Маэстро.
— И что ты еще знаешь, кроме… имени?
— Больше ничего.
Тоже немало, хотел сказать Маэстро, но не сказал. Когда твой оперативный псевдоним начинает гулять в радио-эфирах и постановках задач группам, это означает только, что тебя не просто списали. Тебя списали полностью и бесповоротно и приложат к уничтожению любые усилия. Раньше было так. Теперь…
Возможно, теперь у Лира и тех, кто за ним стоит, другие силы и средства, но назвать их меньшими… А еще это означает, что твой фотопортрет, возможно стилизованный и замаскированный под фоторобот, гуляет по всем силовым ведомствам.
И что мы имеем? А имеем мы старенькую сказку о рыбаке и рыбке. Рыбак, стало быть, досточтимый Лир. Король, пэр и эсквайр. И никаких трех желаний ему исполнять не нужно, он сам чье угодно желание исполнить в силах. Ну а рыбок, стало быть, две: одна — Маэстро, хищник; другая — Аля, малек. Вернее даже, живец, на который должны броситься крупные рыбы и… Стоп! А может, они уже и бросились? И парнишка, которого он, Маэстро, сейчас «выдернул на правило», работает по подставе и сценарию Лира и его присных?
