нарастать волнения. Это было связано с тем, что из России приходили самые разноречивые слухи о революции, свержении монархии и т. д. Постепенно начался тот же разброд, что и в других армейских частях — солдаты образовывали комитеты, кого-то выбирали, требовали всяческих свобод, никак не совместимых с военной дисциплиной. К тому же состав бригад, входивших в корпус, был весьма разнородным, что еще больше накалило обстановку — кто-то стоял за Временное правительство, кто-то за монархию, встречались и социал-демократы. Впрочем, главным всеобщим требованием солдат, независимо от политических убеждений, было немедленное возвращение домой.
Все это на фоне продолжающихся боевых действий и смены руководства — генерал Занкевич и комиссар Рапп за месяц едва успели оценить положение дел в корпусе, не говоря уже о реальных шагах по исправлению ситуации.
Собственно, функция комиссара и состояла в том, чтобы объяснить солдатам и офицерам, что происходит в России, каковы намерения Временного правительства. На его плечи ложилась вся тяжесть переговоров с бесконечными солдатскими комитетами.
Однако Евгений Рапп явно не был готов к такой вольнице солдат, совершенно забывших о дисциплине и почтении к чинам. Он хоть и был в молодости революционером, даже сидел в тюрьмах, отбывал ссылки, ко времени мятежа уже много лет жил в Париже и, видимо, стал вполне степенным и почтенным буржуа с привычками и замашками барина. Об этом можно судить по его переписке с генералом Занкевичем. В одном из писем (от 26 августа) Рапп отчитывается о посещении лагеря Курно и жалуется на отсутствие знаков внимания и почтения со стороны солдат.
21 августа Гумилёв по поручению Раппа составил такой приказ (текст приводится по черновому автографу Николая Гумилёва):
«Приказ № 58 от 21 августа 1917 г.
Объявляю приказ комиссара Временного Правительства и Исполнительного Комитета.
I. При посещении мною дивизии, я убедился, что, несмотря на появление в приказе более месяца тому назад телеграммы Военного министра о моем назначении, войска, не исключая, к сожалению, и командного состава, не уяснили себе роли и значения Комиссара Временного правительства при войсках. Считаю долгом поэтому разъяснить, что Комиссар является лицом, облеченным особым доверием Временного правительства и Исполнительного комитета Совета Солдатских и Рабочих депутатов и носителем их власти („и носителем их власти“ вписано над строкой). В связи с этим полномочия его распространяются на все отрасли военного управления и военной („военной“ вписано над строкой) жизни, за исключением одних только оперативных (боевых) распоряжений командного состава.
II. Одною из первейших забот комиссара является поддержка и развитие только что введенных демократических органов самоуправления; поэтому последние могут во всякое время, минуя строевое начальство, обращаться непосредственно ко мне со всеми своими нуждами и пожеланиями, разумеется, не выходящими за пределы полномочий. В исключительных случаях этим же правом могут пользоваться и отдельные военнослужащие.
III. Считаю, что в военное время посвящать на боевую подготовку всего два часа в сутки недостаточно. Надо помнить, что Ваши товарищи на русском фронте, обставленные материально во много раз хуже, чем вы, почти не знают отдыха[162].
IV. Считаю долгом выразить от имени Временного правительства благодарность полковнику Готуа и всему составу командуемого им полка за отличное состояние части, а также бодрое и добросовестное производство занятий.
Евгений Рапп».
Приказ был послан Занкевичу на утверждение. Одновременно Рапп просил Занкевича «принять какие-либо меры для внушения командному составу истинного понятия о роли комиссара и надлежащего по этому поведения по отношению к нему».
После объявления этого приказа события начали развиваться стремительно.
Впрочем, Рапп с Занкевичем сами поняли, что придется действовать решительно и даже составили план, в котором предполагались переговоры с мятежными солдатами, но уже ввиду орудий бригады генерала Беляева из лагеря Курно. Эта 2-я Особая артиллерийская бригада, следовала на Салоникский фронт. Именно на нее, как на свежую и не отравленную пагубным влиянием силу, руководство решило возложить тяжелую миссию подавления мятежа в случае, если переговоры ни к чему не приведут.
Собственно, оснований предполагать самый печальный исход событий было более чем достаточно.
22 августа в Париже была получена телеграмма из Ставки о положении на фронтах летом 1917 года:
«Телеграмма от 22. 8.1917 г.
<…> В июне было наступление в России на юго-западном фронте (Броды-Станиславов), с 16 июня. 11 и 7 Армии атаковали в направлении <…> на Львов. 16 июля — прорыв противником юго-западного фронта. <…>
Наступление, начатое в середине июня (Галиция и Буковина), к 1-м числам июля замерло, главным образом по причинам морального порядка. 6 июля Австро-Германия начала свое наступление в Галиции (на Тернополь) и прорвала фронт 11 Армии. Наши войска, обнаружив полную небоеспособность, массами уходили с позиций. К 18 июля они очистили Галицию от наших войск. С 15 июля — удар по 8 армии, отходившей между Днестром и Прутом. К 21 июля 8-я Армия очистила Буковину, оставив Черновцы, а 1-я Армия уже располагалась на территории Румынии. 19 августа немцы начали операцию в Рижском районе. 21 июля мы оставили Ригу, утром взорвали верфи Усть-Двинска. Быстрый успех противника, несмотря на то, что план его давно был известен и меры по сосредоточению были приняты, следует объяснить исключительно потерей нашей армией боеспособности и стойкости по известным вам причинам».
Причины действительно объяснения не требуют, особенно если вспомнить, что в России, можно сказать, параллельно с куртинскими событиями, происходил военный мятеж Корнилова.
Поэтому у руководства Русского корпуса во Франции фактически не оставалось выбора, кроме предъявления мятежникам ультиматума. Они не могли допустить, чтобы революционные волнения охватили весь корпус, кроме того, обязаны были считаться с мнением французского правительства, которое весьма неодобрительно взирало на происходящее и требовало принятия решительных мер.
24 августа Рапп и с ним, соответственно, Гумилёв выехали в мятежный лагерь. Однако еще до выезда Николай Степанович принял следующую телефонограмму:
«Телефонограмма Генералу Занкевичу.
В 6 ч. 20 м. передал Кочубей, принял Гумилёв.
Генерал Дюпор сообщил мне, что сегодня утром им сделано распоряжение о том, что перевозка 4-х батальонов и 2-х пулеметных рот из Курно в Мас д’Артит началась не позже сегодняшнего вечера, и он просит Вам доложить, что по его расчету все эшелоны будут выгружены в четверг днем. Из Петрограда нет ничего. Курьер выехал сегодня с очередными бумагами.
Генерал Война-Панченко».
Здесь речь идет о переброске частей «лояльной» 3-й бригады в помощь частям генерала Беляева. В тот же день по войскам был объявлен такой приказ:
«Приказ по русским войскам во Франции № 62 от 24 августа 1917 г. Париж.
Приказываю солдатам лагеря Ля Куртин сдать французским властям оружие и, изъявив полную покорность, безусловно подчиниться моим распоряжениям. Все солдаты Ля Куртин, не подчинившиеся указанным выше требованиям к 10 ч. утра сего 28.8, согласно приказу Временного Правительства, считаются изменниками Родины и Революции — лишаются:
а) права участия в выборах в Учредительное Собрание;
б) семейные лишаются пайка;
в) всех улучшений и преимуществ, которые будут дарованы Учредительным Собранием.
Находящиеся в Ля Куртин войсковые чины, привлеченные следственной комиссией в качестве обвиняемых, которые добровольно
