Но Борька-то!
— Ладно, я пошел… — Хотелось говорить обыкновенно, а получилось… Впрочем, наплевать, как получилось! — Аронский, а ты? Пойдешь с ними? Или, может, проводишь меня?
У Борьки набрякли губы.
— Лодь, ну, ты чего? Раз так получилось сегодня… Я потом к тебе зайду…
— Потом — не надо.
Лодька рывком развернулся. Если бы у Лодьки был рыцарский плащ, взметнувшийся подол хлестанул бы их всех по лицам. Но плаща не было. Оставалось засунуть руки в карманы. Лодька это и сделал. И зашагал с прямой спиной прочь.
Он удивлялся, что не ощущает горечи и беды. Лишь толклось в голове: «Кто в дружбу верит горячо, трам-пам-пам… Кто рядом чувствует плечо, тум-турум…»
Вечером Лодька улегся рано, однако не спал до середины ночи. Собралась и торжественно гремела над городом Тюменью гроза. В окнах медленно загорался голубой огонь, ревели струи. Как было не вспомнить «Люблю грозу в начале мая…» Лодька гроз не любил — ни в мае, ни вообще. Побаивался даже. Но сейчас просто не обращал на грохот и вспышки внимания. Думал о том, что случилось. Ну, Клим, Эдик, Аркаша, Агата — это в конце концов понятно. Всеволод Глущенко — не их. Но Борька-то…
Потом Лодька велел себе больше не думать и выключился. И проспал бы школу, если бы не мама…
В школе Лодька ни к кому из них не подходил, встреч не искал. Они — тоже… Ощущения потери и горечи по-прежнему не было. Наверно, оно придет позже. А гордая обида — она да, была! Но он терпел… Он даже получил две пятерки — по немецкому и по Конституции СССР. А дома стиснул зубы и сел за алгебру — Варвара, видимо, осатанела от весенних настроений и задавала выше головы.
Весна, кстати, вернулась. После ночного ливня принялись набирать цвет яблони и сирень. До обалдения пахло свежей тополиной листвой…
Во вторник Лодька изловил в школьном коридоре Борьку, прижал к стенке и потребовал объяснений.
Борька сопел и говорил бестолково:
— Ну, чё зря психовать-то… Ну, раз так получилось. Клим сказал, что иногда в мужской компании четыре человека это оптимальное число…
— Какое число?
— Это… оптимальное. То есть самое подходящее. Как у мушкетеров, там ведь тоже было четверо…
Лодька «Трех мушкетеров, как известно, не читал, но в персонажах разбирался. По фильмам. Понятно, что решительный и «благородный» Клим — Атос, хитроумный Эдик — Арамис, любящий покушать Борька — Портос. А кто д'Артаньян? Аркашенька, что ли? Этот «колокольчик»?
Спрашивать Борьку, куда они ходили в воскресенье без него, без Лодьки, он не стал. Это было бы унизительно. Он только подвел итог:
— И лишним оказался именно я. Это и понятно…
— Чего понятно-то… — слабо огрызнулся Борька.
— То самое, что понятно и тебе! Клим-ворошиловский папа майор МГБ, а мой — в ссылке. Есть такие стихи: «В одну телегу впрячь не можно…»
— Клим никогда ничего такого не говорил! — завозмущался Борька. Искренне.
— Конечно, не говорил! Держал в уме. А может, и с папочкой посоветовался: надо ли дружить с «таким мальчиком»…
Лодьке все это пришло в голову только сейчас. Но он сразу же уверовал в свою догадку. Правильная ли была догадка, он никогда не узнал. Но и отбрасывать ее не старался…
В шесть вечера Лодька пришел на репетицию во «Дворец». Надеялся, что вдруг появится Стася. Уж она-то никогда бы не встала на сторону бывших его друзей! Но Стаси не было. Он спросил о ней у Агнии Константиновны. Та ничего толком не знала: «Болеет еще…»
Клим приблизился и снисходительно сказал:
— Молодец, что пришел. Мы боялись, что обиделся…
— На кого? На вас? На предателей не обижаются…
Если бы Клим вспылил! Или попытался бы что-то объяснить! Начал бы рассказывать, что за дело было у них позавчера!.. Но тот пожал плечами и отошел. «Ну и гуляй… оптимальный мушкетер»…
«В принцы не гожусь…»
В среду на перемене к Лодьке подошел Аркаша.
— Лодя. Ты как-то говорил, что у вас дома есть старый абажур с кисточками. Ты не мог бы принести на репетицию? Можно сделать шляпу для разбойника. А то не хватает реквизита…
«Ну, Колокольчик…»
— Аркаша, — бережно сказал Лодька. — Ты думаешь, мне сейчас до абажуров?
— Ой, да ты все еще переживаешь? — удивился он. — Нашел из-за чего…
Аркаша, он был все же не такой, как те. Не совсем такой. И Лодька сказал честно:
— Я даже не знаю, из-за чего переживать. Меня просто выпнули. Когда вы пошли на какое-то тайное дело.
Аркаша Вяльцев залился смехом:
— Ох какое тайное! Климу ударило в голову, что теперь он влюблен в Каневскую, а с Агатой пусть ходит Эдик! Борису вообще никакие девицы не нужны, он это сразу сказал. А Каневская считается, будто она твоя. Вот Клим и решил тебя отодвинуть…
«И это — всё? И это — «дружба без щербинки?» — ахнул про себя Лодька. Спросил с презрительной ноткой:
— И что дальше?
Аркаша простодушно разъяснил:
— Ну и то самое. Стася наладила «почту». Спустит из форточки кошелек на нитке, туда положат письмо, и она тянет. Это они с Агатой как-то договорились. Вот Клим и решил ей письмо отправить, про то, что хочет с ней дружить… А ты там, конечно, был не нужен. Каневская спрашивает: где Лодя? А Клим пишет: он не хочет с тобой видеться, потому что ты на него перестала обращать внимания… Или еще почему-то…
У Лодьки захолодели щеки.
— Аркаша… ты хоть понимаешь, какие вы сволочи?
Он не обиделся, но удивился:
— Да ты что? Это же как игра… Ну, разве можно ссориться из-за девчонок?
Лодька спросил с интересом:
— А тебе не кажется, Вяльцев, что ты сейчас предаешь их?
Он удивился опять:
— Да чего такого-то? Мы же клятву не давали, что это секрет. Я хотел, чтобы ты зря не мучился…
«И правда — колокольчик, которому все равно, под какой дугой звонить…»
— Спасибо, Аркаша… А во «Дворце» скажи, что я больше не буду ходить в кружок. В принцы не гожусь…
После уроков Лодька рванул к Стасе. Поколотил кулаком в доски знакомой двери (рядом надпись на фанерке: «Каневским стучать два раза»). Обычно звякала щеколда и можно было подняться по лестнице. Но сейчас к нижней двери спустилась Стасина мама.
Лодька не был хорошо знаком с ней. С отцом и старшим братом — да, они знали друг друга неплохо, а Стаськина мать всегда держалась в стороне. И Лодька не удивился, что она не узнала его (или узнала, но не захотела называть по имени). Он сказал:
— Здрасте… А Стася…
А она:
— Мальчик, ты насчет кружка? Стася не будет больше ходить туда. Она слаба после болезни, а впереди экзамены. Очень прошу, не беспокойте ее больше…
Надо было сказать «извините», повернуться и независимо уйти.
Чтобы уйти, сил хватило, а на «извините» и на гордый вид их не было. Ну и… наплевать! Если бы она хотела, нашла бы способ как-то связаться с ним. А если не хочет… ну, ее дело. А что там будет у нее с Климом — тоже наплевать…
На всякий случай он сходил к тополю с дуплом, но нашел в «почтовом ящике» лишь коробок со своим старым, так и не прочитанным письмом. Ну, что же…
Снова Лодька понял, что в нем нет ощущения безнадежной потери. То есть печаль была, но не расслабляющая, а замешанная на каком-то сердитом азарте: «Вы со мной так? Ну, ладно! Посмотрим, что дальше…» Видимо, не смотря ни на что, энергия весны проникала в Лодьку и нашептывала ему: «Жизнь — штука сложная, в ней хватает горестей и неудач… и все-таки она интересна…»
Правда, ночью, вспомнив каток и красную варежку за пазухой у девочки со светлыми косами, он чуть не всплакнул. Но сдержался.
А на следующий день Лодька пошел в кинотеатр «Комсомольский», где опять (который раз в том году!) крутили фильм «Дети капитана Гранта». Песня о веселом ветре вдохнула в Лодьку новые силы. Он решил, что теперь будет вспоминать ее в любые трудные моменты.
Это имело смысл еще и потому, что вплотную приблизились экзамены.
Это надо же, какие зверские мучители школьников сидели в ту пору в Министерстве просвещения РСФСР! В седьмом классе — девять экзаменов!
Ну, понятно, что выпускной класс. После него — Свидетельство о неполном среднем образовании. Это, если тебе хочется, начало взрослой жизни. Но зачем столько испытаний на неокрепшие ребячьи плечи!
Ребята, однако держались. И Лодька держался. Он отодвинул от себя прежние переживания, сцепил зубы и думал лишь об одном: «Не смей провалиться ни на одном…»
Диктант написал на четверку (по-дурацки пропустил в слове «цветы» букву «е»). За письменную математику получил, конечно, трояк. За устную алгебру, разумеется, тоже (а за геометрию — четыре!). Зато устный русский и литературу сдал на пятерку. И Конституцию СССР. За остальные заработал четверочки («А что, мама, разве плохо?»). И с такими оценками подошел к последнему экзамену, к истории.
