— Но и таким, как ты, в отставку рано еще. Подумаешь полсотни с небольшим прожил и — в старики. Нечего прежде времени стареть. — Бугров надел шапку, собрался было уходить, замешкался, опять присел на стул и заговорил: — Стране чугуна много надо. И тут опыт старой гвардии, знаешь как!.. Теперь надо и во сне о чугуне думать.
— Чугун, чугун… — Шерабурко посмотрел начальнику цеха в глаза. — Вы, Михайло Григорьевич, на меня не шумите… У меня новость есть. Хотел это дело еще раз проверить, но скажу сразу уж.
— Что такое?
— Вчера ребята открыли шлаковую летку, смотрю, а из печи вместе со шлаком чугунок потянуло. Немножко, но идет. Горновые-то — молодежь, может, и не заметили, а мой глаз не обманешь. Вот я и думаю: температуру в домне подняли, рудная нагрузка возросла, металла стекает больше, он теперь и накапливается быстрее, ему уж и места мало. Значит, почаще спускать его надо.
— График менять?
— Вот именно. Ведь и по ковшам видно, что домна стала больше чугуна давать. Вот выпускать бы его из печи не шесть, а семь раз в сутки!
— Это ты умно придумал, Афанасьич, умно. Мне как-то и в голову не приходило.
— Это надо видеть, придумывать тут нечего, а нам виднее. И потом… Уж извини меня, Михайло, я с тобой по-простому. Скажу прямо: ты нас, мастеров, делу научил, на домнах сами теперь хозяйничаем, а ты только рапортички просматриваешь да потом требуешь: давайте больше чугуна! По на рабочих местах редко бываешь. А производство видеть надо все, до тонкостей, тогда и глаз все примечать будет… Словом, график менять надо — вот мое предложение.
Бугров долго стоял, задумавшись, и смотрел на пол, потом прошелся, бросил взгляд на Шерабурко:
— Н-да… Ты прав, Афанасьич. Со всех сторон прав. Но тут всплывает вопрос посложнее. Твой глаз уловил очень важное дело. Смотри: чугун и шлак поднялись высоко. Пространство около фурм, где бушует пламя, уменьшилось, газы сильнее стали давить на столб шихты, они теперь снизу как бы поддерживают его и замедляют движение шихты вниз.
— Стало быть, шихта хоть и не подвисла, но движется плохо, — вставил мастер.
— Во-во, точно. Замедляется весь процесс, понимаешь, гвардия?
…Только в третьем часу ночи начальник цеха собрался уходить домой. Он тряс руку Шерабурко и улыбался:
— Ну так как, обязательство свое выполните?
— Теперь уж наверняка. Вон как она чугунок-то дает, только отвози!
— Ну, смотрите. Если закрепитесь — ваш опыт перенесем на все печи. Только носа не задирайте, домна зазнаек не любит.
9Татьяна Петровна, ожидая мужа, уж несколько раз подходила к окну. «Где он? На рапорте у начальника цеха? Так неужели же после ночной смены надо столько времени людей держать? Ах, эти начальники!..»
Но так и не уследила, когда муж подошел к дому. Он быстро вынырнул из переулка и вот уж — на мостике.
Легко ему сегодня шагалось.
Кирилл Афанасьевич широко распахнул ворота и крикнул:
— Дружок! Все дрыхнешь, старый дьявол…
Дружок бросился к нему и, встав на дыбы, взвизгивая от радости, положил лапы на грудь хозяину. Шерабурко теребил своего друга за уши и смеялся:
— А-а, пес, обрадовался… Обрадовался, дурашка. Сейчас тебе обед хороший приготовлю… А ну-ка, порезвись. — Он щелкнул стальным смычком, швырнул цепь в сторону. — Ну!.. — Дружок бросился к воротам, потом обратно. С жадностью хватая пастью воздух, он подбегал к хозяину, тот делал вид, что хочет поймать собаку, но сам только приседал, хлопал в ладоши да вскрикивал, а Дружок от радости все громче взвизгивал и метался по двору, как шальной.
Татьяна Петровна не вытерпела, накинув на голову пуховый платок, вышла на крыльцо:
— Да хватит тебе, Кирюша. Есть не хочешь, что ли?
— Есть? Хочу! Сегодня побольше готовь. Сальца шматок достань да огурчик. — Он взял жену за плечи, привлек к себе, в упор глядя в глаза подруге, как тогда, в молодости, еще там, над Днепром…
— Та шшо ты, старый, сегодня, — заулыбалась Татьяна Петровна и ласково оттолкнула мужа.
— Так у меня же сегодня праздник, Татьянушка, — ответил Шерабурко.
— Свет, свет, и в среду у него праздник! Это потому, что выпить захотелось?
— Чуток захотелось. Но не в том дело. Идем в хату.
Не торопясь разделся, повесил одежду, посмотрел на жену.
— Я сегодня предложение сделал.
— Какое такое предложение? — Она перестала резать хлеб, уставилась на мужа.
А он, краснея от натуги, уж стягивал застывшие кирзовые сапоги и продолжал:
— Знаешь какое? Рационализаторское. График выпуска чугуна трошки изменим.
— График? Я ж этого не понимаю, Кирюша.
— Ну, значит, чугун из утробы домны будем выпускать не шесть, а семь раз в сутки. Не понимаешь? Не первый год с доменщиком живешь, пора бы уже знать нашу технологию. Главное пойми — чугуна больше давать будем.
— И это ты сам додумал?
— А то уж Шерабурко ни на что неспособен?
— Ну что ж, тебе теперь награду дадут или только в газете — пропечатают?
Он посмотрел на жену, помолчал, старательно вытирая полотенцем шею, потом тихо сказал:
— Не о том, мать, хлопочешь. Рано еще. Наше дело… Вот испытаем с ребятами, убедимся, тогда уж…
Пил он сегодня не морщась, нахваливая свежую настойку. И супруге налил, приневолил, она пригубила самую малость, остальное вылила в графинчик — не выплескивать же добро. Он уничтожил сало, огурцы, потом за борщ взялся. А уж борщ его Татьяна Петровна варила такой, что за уши не оттянешь!
…Убирая со стола, она спросила мужа:
— Спать ляжешь или нет? Может, в сберкассу сходишь? В новом году еще не бывали. Проверил бы там, как процент начислили.
— А ну тебя! Я и так с этими домашними делами… Сама сходи. У меня другие думки.
— Боже ж мой! Влюбился в кого-нибудь?
— Угадала. В Домну Ивановну. К пересменке в цех схожу.
— Без тебя не обойдутся?
— Степан-то дотошный, меня подкует, а вот третий мастер у нас молодой, новичок. За ним и присмотреть чуток не грех, помочь ему. Раз новое дело начали, надо всем сообща… Скорее то дело сделаем. Сама же о премии говорила, — улыбнулся жене Шерабурко.
— Ну тогда иди уж.
— Ага, сдалась. Вот еще в парикмахерскую зайти треба. — Он повернулся перед зеркалом, пытаясь разглядеть свой затылок. — Надо постричься. Нечего прежде времени стареть, — громко повторил он слова начальника цеха.
10Кирилл Афанасьевич давно уже скрылся в переулке, а супруга его все еще смотрела на дорогу и думала: «И тот мужик и не тот. В сберкассу вдруг не пошел, это он-то, мой Кирюша!.. О своих серебряных кудрях начал заботиться, и шутки шуткует, а глаза молодые стали, задорные, мечутся в них искорки неугомонные, как бесенята… Посмотришь в эти глаза и чудится: вот-вот парубок гопака кинет… И как это все, почему, Кирюша?..»
Нет, Татьяна Петровна, не понять вам своего Кирюши! Он и сам себя сейчас плохо понимает. А весь секрет в том, что Кирилл Шерабурко здесь, в Уральской степи, начинает новую, можно сказать, третью жизнь.
Сам он это, хоть и смутно, но понимал, чувствовал, а она, Татьяна Петровна, понять этого не могла. Стояла у окна и все думала: «Почему же он всю жизнь ничего не изобретал, а вот теперь выдумал? И почему он в последнее время был все грустным и стонущим, а теперь стал веселым, помолодевшим?.. Кириллушка, доменщик ты мой, седовласый парубок…»
А ее доменщик все так же широко шагал по улице. Он прошел уже две остановки, мимо него лихо, с грохотом проносились красные и голубые трамваи, они звонили, звали его, но он не останавливался — шел и шел. Ему хотелось побыть наедине, поразмышлять, посмотреть на солнечный белокрылый город, на голубое небо, вот на этих мокроносых мальчишек, что пыхтят у снежного бруствера, и вон на те трубы, что стоят за прудом, подпирая небо…
Старый доменщик молодо шагал по родному городу и радовался тому, что он, простой человек, вместе со всеми тружениками страны Советов может вот так просто и широко шагать по земле. И он теперь готов обойти всю планету, стремясь дойти до самого заветного, о котором ему говорили большевики еще тогда, когда он зубилом и кувалдой рубил очугуневшую от морозов землю, строил на уральской реке новую крепость советской индустрии.
Я. Вохменцев
ПЕРВАЯ БОРОЗДА
Стихотворение
Вот по степи прямая, как стрела,Она дорожкой черной пролегла.
Струится пар. Весенний воздух чист.Фуражку сдвинув, смотрит тракторист
На свежий след желанного труда.За бороздой — другая борозда.
Их, неразлучных, сразу пять легло.Ласкает землю робкое тепло.
Склонись к земле — пульсирует она,Рожденью новой жизни отдана.
Впотьмах побеги пробуют пути.Здесь даже камень может прорасти
Каким-нибудь лиловым стебельком.…О чем ты, парень, думаешь? О ком?
Струится пар. Весенний воздух чист.И гордо улыбнулся тракторист.
Еще из танка в смотровую щельОн видел этот голубой апрель.
А. Гольдберг
