Мандатор побледнела.
— Шутка, — добродушно пояснил Корнелий. — Как у вас с чувством юмора, дорогая? …Марсий ощутил за спиной присутствие другого человека, и это был не врач. Обернувшись, он увидел в дверях Корнелия. Краска в тот же миг залила лицо Марсия, кисти сжались в кулаки, он поднялся с ложа и двинулся на Корнелия.
Тот предостерегающе воздел руки и заметил:
— Погоди убивать меня, шурин. Твоей матери моя смерть не поможет, равно как и тебе.
Марсий сделал над собой усилие и опустил руки.
— Ты заслуживаешь худшей кары, негодяй! И ты за все заплатишь, клянусь кровью…
— Напрасно ты яришься на меня, — быстро сказал Корнелий. — Не я причина всех твоих страданий, а твоя несчастная любовь.
— Не искушай меня, презреннейший из смертных, — тихо, но опасно промолвил Марсий. — Еще одно худое слово о Софии, и я не стану сдерживать себя! Убирайся, покуда цел!
Корнелий усмехнулся и заявил:
— Моя мать тоже страдала помутнением рассудка. Но умерла в своем уме, и по другой причине. От помешательства я вылечил ее.
— Ты?!
— Точнее будет утверждать, я создал ей необходимые условия для излечения.
— К чему ты клонишь? Какое новое злодейство ты задумал? — с горечью спросил Марсий.
Не обращая ни малейшего внимания на тон шурина и его обидные слова, Корнелий ответил:
— Есть люди, которые излечили мою мать. И вот о чем подумал я: мою мать излечили — кто знает, может быть, излечат и твою?
— Не верю. Убирайся!
— Клянусь кровью Фортуната, Марсий, я не лгу. Такие люди существуют. Они мои друзья.
— Что дальше?
— Я сведу вас, их и тебя.
— Почему ты не сведешь их с моей сестрой? Она твоя жена, она твой друг, вернее, твоя раба, а не твой враг, как я!
— Ты сам ответил на свой вопрос, шурин. Эстелла уже мой друг, а ты еще нет. Я лучше сделаю добро тебе, чем ей.
Налитые кровью глаза Марсия устремила на Корнелия ненавидящий взгляд, и Марсий отчеканил:
— Я никогда не стану твоим другом, аггел![83]
Корнелий равнодушно пожал плечами.
— Не станешь — и не надо. Друзей нынче довольно у меня, а завтра будет стократ больше. Я не навязываюсь. Но выслушать меня ты можешь?
— Выслушать? — удивленно переспросил Марсий.
— Это все, что я прошу взамен за свою помощь. Всего лишь выслушай меня.
— И ты… ты устроишь так, чтобы мою мать спасли?
— Клянусь кровью Фортуната!
— Пусть будет так, — прошептал Марсий. — В конце концов, когда-нибудь нам нужно разобраться…
— И лучше не откладывать на завтра, — подхватил Корнелий. — Ибо если что и можно изменить в твоей злосчастной жизни, лучше это сделать сегодня. Я буду говорить, а ты меня слушай. Найди в себе силы выслушать правду. Помни, мы договорились!
Марсий стиснул руки и отрывисто кивнул.
— К чему скрывать, — начал Корнелий, — мы оба влюблены в одну и ту же женщину…
— Ты не способен на любовь, — воскликнул Марсий, — тобою похоть движет и желание утвердиться в ее и в собственных глазах!
— Так дело, шурин, не пойдет! Молчи и слушай, иначе разговор наш, не начавшись, обратится в перебранку.
— В твою любовь не верю; я должен был это сказать, дабы ты не льстил себя порочными надеждами. И она тебя не любит — она любит меня! На этом умолкаю; говори.
— Ты прав отчасти, — кивнул Корнелий. — Она меня не любит. Равно она не любит и тебя. И Юния. И даже собственных детей. Власть — вот настоящая любовь Софии! Absolutum dominium[84], которой можно упиваться. Красноречив пример последний, ты его пока не знаешь. Понимая, что власть уходит от нее, София ринулась в Мемнон, к самим риши. Ты изумлен? Я — нет. Она шла на все, чтобы удержать отца и удержаться самой; ее внезапный визит в Храм Фатума — только вершина. Риши отказали ей; сам понимаешь, Виктор Пятый не назначил бы меня против воли всемогущих синклитиков. В Астерополе ее настигли два дурных известия: о роспуске правительства и о циклоне, который преграждал обратный путь.
И что же сделала она? Она украла моноплан и полетела в космополис! По моему приказу за ней отправилась погоня… все преследователи погибли.
Остается загадкой, как она все-таки добралась до Темисии; имеют место подозрительные факты. Но важнее другое: погибнуть и она сама могла! И, зная это, она решилась. Власть для нее милее жизни, жизнь без власти для нее не жизнь. Власть дороже детей — они могли остаться без матери. Дороже близких и друзей. Дороже тебя, который мог ее потерять. И дороже твоего ребенка, которого она вынашивает…
— Ты знаешь!.. — в изумлении простонал Марсий.
— Конечно, знаю. Она сама сказала. Вернее, она сказала, этот ребенок от Юния, но так сказала, чтобы я понял: ребенок — твой! Как видишь, даже этот твой ребенок для нее не свят, она готова обсуждать его со мной!
Бьюсь об заклад, ей не столь важно, от кого он. А кстати, Марсий, ты можешь быть уверен на все сто, что это твой ребенок?
— Он мой, этот ребенок!
— С ее слов, — победительно ухмыльнулся Корнелий. — Если ты в этом уверен на все сто, мне жаль тебя, шурин; если нет, ты далеко не безнадежен! Итак, власть для Софии означает все. Наивен ты, если надеешься любовью изменить такое отношение. Я повторяю: на первом месте у Софии власть. Власть также на втором, на третьем, на четвертом, пятом и всех последующих местах. Все места заняты, Марсий!
— Я ненавижу тебя!!!
— За что же, шурин? За то, что я открываю тебе глаза на правду?!
Предпочитаешь оставаться в благостном неведении? Припомни всех своих предшественников — где нынче они? София их использовала, выжимала, как лимон, а после выбрасывала, как кожуру от лимона. Это хищница, которая питается пороками людей, как ламия душами, играет на их слабостях, прокладывая себе дорогу к власти. Опять же, каждый из злосчастных веровал в ее любовь! Еще тебе скажу: ты больше ей не нужен. Ты исчерпал свою полезность в Нарбоннской Галлии. Напротив, здесь, в Темисии, ты был опасен ей, ибо мог выдать ее нам. Вот потому-то она и отослала тебя в Сиренаику. Не погиб в Нарбоннии — погибнешь в Сиренаике, и концы в воду!
— Мой сын погиб, — внезапно промолвила Клеменция. — Она отправила его на гибель. И он погиб. Мой сын погиб. Мой Марсий. В Сиренаике. Сирена. Погубила. Моего. Марсия.
Марсий с ужасом посмотрел на мать. А Корнелий, обрадованный неожиданной поддержкой, заметил:
— Видишь, даже твоя больная мать понимает, кто истинно виновен!
Это хороший признак; полагаю, общими усилиями мы излечим твою мать.
Губы Клеменции шевелились, Марсий наклонился к ней и вскоре понял, что она шепчет:
«Прежде всего ты увидишь Сирену; неизбежною чаройЛовит она подходящих к ней близко людей мореходных.Кто, по незнанию, к той чародейке приблизясь, ее сладки.Голос услышит, тому матерей, как и детей малолетнихВ доме своем никогда не утешить желанным возвратом…»[85].
Марсий схватился руками за горло, словно невидимые руки душили его, и расстегнул верхнюю фибулу генеральского калазириса.
— Я не могу здесь находиться, — просипел он. — Мама нуждается в покое…
— Напротив! — воскликнул Корнелий. — Уверен, я говорю именно то, что она и сама бы тебе сказала, если б могла. Нельзя нам уходить отсюда, она нас чувствует, не можем мы ее оставить! Ты уж и так ее оставил, и что в итоге? Клеменция нуждается в тебе, а не в покое!
— София любит меня, — как заклинание, повторил Марсий. — Не жаждала она моей погибели, я сам виновен, она меня всегда предупреждала…
— Это она умеет! Она умеет ускользать от ответственности, и другие, наивностью подобные тебе, счастливы спасать ее ценою собственных жизней. Пойми же наконец, злосчастный: ты был не нужен ей, ты был опасен ей, она услала тебя на южную границу, прекрасно зная твой характер и зная, как ты будешь там себя вести, — и зная, что тебя ждет погибель! А если нет, если спасешься, то погрешишь не на нее, а на меня — разве не так случилось?!
Марсий отвернулся и закрыл лицо руками; они едва заметно дрожали, но этого было достаточно для проницательного Корнелия; еще Корнелий понимал, что Марсий закрыл лицо, надеясь спрятать слезы.
— И наконец. Если ты мне все еще не веришь, шурин, подумай о другом. Представь себе, что все твои мечты осуществились: я пал, она в триумфе, и вы с ней поженились. И дальше что? Quid facies, facies Veneris si veneris ante?[86] Как будешь жить с такой женой, с богиней, смертный? Наследница величайшего рода, умна невероятно, и отважна, и предусмотрительна, владеет языками отдаленных стран, и доктор трех наук, свои друзья в Мемноне, и то не все, — не много ли всего для одного?! Такая ли тебе нужна? Вспомни, что Ювенал писал в своих «Сатирах»:
«Nullane de tantis gregibus tibi digna videtur?Sit formosa decens, dives fecunda, vetustosPorticibus disponat avos, intactior omniCrinibus effusis bellum dirimente Sabina,Rara avis in terris nigroque simillima cycno:Quis feret uxorem cui constant omnia?»[87]
— Rara avis in terris, — словно гибнущее эхо, повторил Марсий, — редчайшая птица на свете…
