— Под русским флагом? — с возмущением воскликнул Павлик.
— Под русским флагом, — настойчиво, устремляя свои красивые глаза на Павлика, сказал Мартынов.
Несколько секунд оба молчали. Мартынов не сводил глаз с Павлика.
— Ну, — сказал он, — когда-то, очень давно, я был влюблён в вашу мать. Я был тогда совсем молодым офицером. Во имя её, идите. Идите только скорее. Ночью приедет сюда со своею дивизией Миронов, и тогда вам не уйти. Прасковья Ивановна, соберите гостю хлеба, яиц, шамайки, сала…
После этого пять дней Павлик, Ника и Оля шли по ночам по степи. Они выбирали направление по звёздам. Павлик становился лицом на Полярную звезду, потом поворачивался кругом, они выбирали какой-либо предмет, бугор на балке, дерево, копну и шли, пока хватало сил. Они отыскивали казачьи шалаши «летовки», в которых казаки живут во время полевых работ, и там, забившись в старую прелую солому, проводили день, прислушиваясь к тому, что было в степи. Пустынная глухая степь жила в эти дни особенною жизнью. По далёким шляхам были видны фигуры конных казаков, они гнали лошадей, скот, птицу, скрипели тяжёлые возы, запряжённые большими серыми волами, станицы и хутора суетились и не по-зимнему жили.
Запасы, данные Мартыновым, давно истощились, питались случайно найденными корками хлеба, пустыми колосьями. Наконец утомление, голод и холод заставили их рискнуть подойти к станице, и тёмною ночью они постучали у одинокой хаты, и то, что они услышали, вселило им надежду на спасение от голодной смерти в степи. Услышали они сказанные старческим голосом слова: «Спаси Христос!»
V
С паперти, освещённой яркими, по-весеннему бьющими лучами солнца, неслось:
— Господа! Если не хотим потерять наши вековые вольности казачьи, надо становиться на защиту Тихого Дона, отстаивать родные курени от насильников, идущих из Москвы. Не первый раз седому Дону становиться в оппозицию Московской власти, с царями не ужились, неужели допустим теперь немецким агентам и шпионам поработить казаков, неужели потоптаны будут нивы казачьи и поруганы наши храмы!
— Никогда! — слышалось в густой толпе, сгрудившейся возле большого храма.
— Не выдадим родные могилы!
— В слободе Михайловке, при станции Себряково, — одушевлённо говорил оратор, — произвели избиение казаков, причём погибло, по слухам, до восьмидесяти одних офицеров!
— Ох! Грехи, — проговорил беззубый старик в погонах урядника и с медалью за турецкую войну на сером чекмене домодельного сукна.
— Развал строевых частей достиг до последнего предела, и, например, в некоторых полках Донецкого округа удостоверены факты продажи казаками своих офицеров большевикам за денежное вознаграждение, — гремел оратор, взглядывая на бумажку. — Большинство из остатков уцелевших полевых частей отказываются выполнять боевые приказы по защите Донского края!
— Повоевали и будя! — сказал молодой казак в толпе казаков, одетых в форменные шинели без погон, и засмеялся.
— Господа, — раздавалось с паперти, и голос оратора истерическим воплем нёсся над толпою. — Я повторяю вам речь, сказанную вчера на Кругу нашим выборным атаманом Алексеем Максимовичем Калединым, тем самым, которому, вручая Атаманский пернач, сказал наш выборный помощник атамана Митрофан Петрович Богаевский: «По праву древней обыкновенности избрания войсковых атаманов, нарушенному волею Петра Первого в лето 1709 и ныне восстановленному, избрали мы тебя нашим войсковым Атаманом». Господа! В те майские дни свободы мы вернулись к тому славному, счастливому времени, когда казаки горделиво говорили: «Здравствуй, Царь, в Кременной Москве, а мы, казаки, на Тихом Дону!»
— Ишь ты! Царя вспомнил, — сказал тот же молодой казак. — Это что же, опять под офицерскую палку да на польскую границу под двуглавого орла становиться.
— Господа! Если не будет сокрушён немецкий милитаризм, то Вильгельм по частям заберёт нашу федеративную республику, начиная с Украины, которая этой федерации так добивается! Кто идёт с большевиками? Немцы и пленные мадьяры, латыши и китайцы посланы разгромить Дон и уничтожить, с лица земли стереть самое имя казака.
— Неправда! — раздался голос из толпы одетых в форменное платье казаков. — С большевиками идут казачьи вожди Голубов и Подтёлков. Идёт трудовое казачество освобождать Дон от засилья калединцев, идут рука об руку с трудовым народом.
Томительная тишина наступила на площади. Было так тихо, что вдруг отчётливо стал слышен весенний писк воробьёв и частая капель воды по тёмным лужам с крыш торговых рядов, окружавших площадь. Оратор поник головою и, казалось, растерялся от этого крика.
— Я не убеждать и не спорить с вами пришёл, а пришёл передать призыв Круга и Атамана Каледина вооружаться и формировать станичные дружины на защиту Тихого Дона! — сказал он глубоким проникновенным голосом, и на бледном, нездоровом, вдохновенном лице его пламенем загорелись светлые глаза.
— Коли атаман Каледин желает блага, то пусть он покинет свой пост. А не добровольческие дружины собирать для защиты буржуев! Нам Голубов с большевиками зла никакого не сделает. Большевики борются против засилья мирового капитала, — твёрдо выговорил как бы заученную фразу казак лет двадцати пяти в серой папахе и шинели без погон.
— Вы кто такой и от кого говорите? — спросил оратор.
— Я делегат 41-го казачьего полка, — хмуро сказал выступивший казак. — Мы порицаем выступление буржуазного генерала Каледина и приветствуем товарищей солдат, крестьян, рабочих и матросов, борющихся с буржуазией.
— Господа, вы слышали! Ведь это измена казачеству. Таких людей вешать надо!
— Руки коротки!
— Он делегат. Какая же это свобода!
— Офицер говорит, так его слушать надо, а когда трудовой казак правду-матку отрезал, так на него окриком.
— Каждый могёт своё мнение высказывать.
— Господин есаул, — проговорил, выступая, молодой офицер в солдатской шинели с погонами сотника, а его лицо внезапно стало бледным как полотно. — Позвольте сказать. Сопротивление бесполезно. На нас идёт вся Россия. Их сила. И вас, и меня всё одно повесят.
— Так! — загремел, вдруг вспыхивая, оратор и поднял кверху обе руки со сжатыми кулаками и с силой ударил ими по столику, стоявшему перед ним. — Так! Это мне наплевать; я повесил не одного комиссара; а вот обидно будет вам, ничего не сделавшим для Дона, когда вас будут вешать!
— Постойте, господа, — вмешался, поднимаясь на ступени паперти, станичный атаман и поднял свою атаманскую булаву.
— Замолчи, честная станица, — одушевлённо крикнул старик с седыми усами с подусками, в судейской фуражке. — Замолчи, честная станица! Атаман трухменку гнёт!
Кругом засмеялись.
— Ловко, Парамон Никитич!.. По-старому… уважил… — раздались голоса среди стариков.
— Как значит, господа, атаман Каледин, наш выборный атаман, — волнуясь, заговорил станичный атаман, — и мы его выбирали, чтобы его приказ сполнять всё одно, как закон, и приказ его в том, чтобы, значит, всей станице поголовно подняться и итить оруженною, и, кто могёт, на конях в Новочеркасск на защиту Дона, то полагательно мне, мы должны оный приказ исполнить… И не медля дела, отслужимши молебен, собираться и в поход.
— Правильно! В поход! — закричали несколько человек.
— Товарищи! Это братоубийственная война, — оборачиваясь и разводя руками, заговорил бледный офицер, ища поддержки у строевых казаков, стоявших отдельною группою.
— Ну, чаво там! Повоевали и будя, — сплёвывая семечки, проговорил молодой казак.
— Господа! — воскликнул первый оратор, — мы должны защищать родной Донской край. Пусть гибнет Россия, если это ей так желательно, но мы хотим свободы, той свободы, которой так жадно мы ожидали столько долгих веков.
— Правильно, — сказал, выступая вперёд, толстый бородатый казак. — Россия! Конешно, держава была порядошная, а ныне произошла в низость… Ну и пущай!.. У нас и своих делов немало собственных… Прямо сказать, господа, кто пропитан казачеством, тот свово не должен отдать дурно. Атаман правильно идёт к той намеченной цели, штобы спасти родной край, а мы — пригребай к своему берегу… Больше ничего не имею, господа!
— Батюшка, отец Андрон, служи молебен, — сказал атаман, — вдарь в колокол. О даровании победы на сопротивные.
Гулко загудел колокол станичного храма, заглушая голоса и споры, широко распахнулись громадные ворота церкви, и в прохладный сумрак стала, давясь и втискиваясь, входить толпа. Строевые казаки повернулись и кучками пошли от храма, расходясь по станице.
