Можно ли назвать предчувствием то смутное ощущение больших перемен, то неспокойное чувство ожидания нового — прежде всего от самого себя! — которое невольно овладевает людьми на большом историческом перепутье?
Через несколько лет, в лихорадящем от инфляции больном Берлине, в парализованной кризисом безработной Скандинавии Ферсман вспоминал и этот вечер, и неспокойные волны Невы, и свежий ветер, бивший в лицо. Ему предстояло увидеть лаборатории, в которых едва тлело бледное пламя науки. Он увидел выдающихся исследователей, вынужденных чуть ли не рекламными трюками зарабатывать на оборудование для своих лабораторий… В том, зарубежном мире пытливость — необходимейшее условие развития познания — все в большей степени сменялась разочарованием в силе познающего разума, мистика спешила на смену бесстрашному научному анализу… Только через несколько лет в разительных сравнениях в пользу родной земли и науки Ферсман в полной мере оценил железную справедливость и второй части формулы, которую так просто и в то же время твердо произнес «всесоюзный староста», президент государства рабочих и крестьян от имени многомиллионных масс: и науке нужна революция!
***
Наступила осень. Уставший от праздничной суеты юбилея, Ферсман снова очутился в поезде, уносившем его на юг. Иные коллеги спрашивали, зачем его снова неведомая сила влечет в эту ужасающую жару, тем более, что однажды уже пострадал от нее (во время списанного выше путешествия Ферсман заболел тропической амебой, что принесло ему много тягот).
Любезный и общительный, он по-разному отвечал на подобные вопросы. Одним он расписывал яркие краски высокогорных пустынь, других очаровывал описанием сверкающих и переливающихся всеми цветами радуги опалов в пустынях; вспоминал, к случаю, рассказы путешественников о Калахари или Сахаре. Но смысл всех ответов сводился к одному: он рвался изучить, понять и объяснить с геохимической точки зрения процессы, происходящие в пустыне. «Как химику Земли, — записывал он для себя, — мне хотелось поскорее окунуться в тот своеобразный мир солей и озер, мир выцветов и песков, защитных корок и пустынных загаров, которые характеризовали пустыню».
К пустыне, в равной степени, как и к Хибинам, Ферсмана приковывал не тот сосредоточенный интерес к истории образования определенных минералов, определенных пород, — интерес, который владел, скажем, его соратниками из ближайшего петрографического лагеря. К ним принадлежал, например, верный спутник его северных скитаний Куплетский, известный своими превосходными описаниями сиенитов.
Хибины открывали Ферсману лишь один из наиболее богатых ракурсов бесконечно разнообразной химической жизни планеты.
Стремясь расширить поле своих наблюдений, Ферсман, покидая еще цепеневший на холоде Север, устремлялся в те области, где, наоборот, работа химических сил протекала с огромной интенсивностью, буквально на глазах исследователя. Это же естественное стремление геолога подглядеть в природе «модели» тех процессов, которые на протяжении сотен тысячелетий меняли облик Земли, постоянно влекло и нашего выдающегося петрохимика академика А. Н. Заварицкого и его сотрудников к вулканам Камчатки.
Щербаков поделился со своим другом дополнительными соображениями, которые делали особенно заманчивой поездку в знаменитые Кара-Кумы.
В 1916 и 1917 годах, в связи с возникновением острой нужды в сере, в научном Питере гуляли рассказы о каких-то горячих вулканических источниках, которые будто бы выносили из недр земли, серу и опал и, подобно гейзерам Исландии, образовывали в песках огромные конусы — бугры. Эти рассказы привлекали исследователей не только обещанием новых открытий в области гидротермального обмена химических элементов земной коры, но и перспективой получения серы, нужной для Советского Союза в больших количествах.
В период первой мировой войны русские промышленники, нуждаясь в сере, все же не рискнули пытаться покорить пески, о которых шла достаточно худая слава. Старые, вполне успешные русские экспедиции Коншина, Калитина, Обручева помнились меньше, чем мрачные описания европейского путешественника по Кара-Кумам Вамбери. По его словам, пустыня пребывала в «грозном молчании смерти».
Но времена изменились!
На телеграфный запрос Ферсмана правительству Туркменской республики о возможности снаряжения экспедиции в пески немедленно пришел ответ: республика счастлива предоставить исследователям все необходимое для путешествия. Древняя страна с прекрасной, почти забытой культурой возродилась к новой жизни и осматривалась, познавая самое себя. Кара-Кумы занимают три четверти всей поверхности Туркмении — более 300 тысяч квадратных километров. До сих пор все внимание было обращено на зону оазисов и разрешение сложных земельных вопросов, где не столько даже земля, сколько вода определяет возможность существования жизни. Пустыня была исследована еще мало.
«В добрый путь!» — таков был ответ Полторацка (нынешнего Ашхабада).
Этот путь — желанный путь в пустыню — пролегал через узкие ворота вдоль уже знакомых берегов мутной Сыр-Дарьи, откуда поезд Средне-Азиатской железной дороги доставил Ферсмана в долину Зеравшана с ее живописными кишлаками. Замелькали цветущие оазисы — аулы Мерва и Теджена.
В самом Ашхабаде нетерпеливая натура Ферсмана подверглась испытаниям.
Все хотели помочь организации экспедиции, но никто ничего толком не знал о песках. На юге вытягивались снеговые хребты Копет-Дага, перед ними шла пустыня с целью стремлений — «Сорока холмами», — к которым стремились как к островам, затерянным среди спокойной глади моря.
«Но попасть в пустыню не так-то легко!» — с раздражением отмечал в записной книжке Ферсман. Рутина старых форм жизни здесь еще не была взорвана стремительными темпами новостроек. Щербаков и выделенный правительством в помощь экспедиции работник, характеризованный Ферсманом как «старый пограничный волк, знающий каждый уголок, прекрасно понимающий и быт, и нравы, и всю психологию населения», занялись хлопотами о караване. К экспедиции был прикомандирован опытный переводчик. Краевой музей снабдил ее прекрасной палаткой. Но добывание всего снаряжения, включая керосин, спирт, шубы, темные очки, составило, как оказалось, не самую трудную часть сбора. Осложнения начались тогда, когда поезд оставил путников со всем их многопудовым скарбом на голой платформе станции Геок-тепе. Здесь надо было им искать проводников, нанимать верблюдов с вожаками. В последнюю минуту обнаружилось отсутствие множества мелочей.
Ферсман неистовствовал.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
