И так Ливона, чтоб насладиться ей пущею горестию воспоминанием возлюбленного своего супруга, начала рассказывать Аскалону следующим порядком:
- Я родилась в городе Принятье, стоящем на берегу сего моря. Родитель мой купец хотя не первый в городе, однако и не последний. Воспитана была во всяком довольстве, со отменною любовию от тех, которые произвели меня на свет. Они прилагали все старания, чтоб сделать меня добродетельною и вкоренить знание о сохранении моей чести, так, как о первой добродетели женской. Отец мой был весьма набожен и добродетель наблюдал столь строго, что потерять свое имение, лишиться жизни почитал ни за что, только чтобы всегда обитала с ним похвальная истина. Мать моя следовала сему изрядному примеру и была непоколебимее его в сем намерении.
Пятнадцать лет прожила я от рождения моего, не зная никакого несчастия и беспокойства, и думала, что вся жизнь моя пройдет в тишине и спокойствии; но немилосердое небо не благоволило провести оставшие дни мои счастливо, послало на меня все гонения и напасти, отдало меня во власть несправедливого рока и сделало игралищем развратного несчастия,- одним словом, как непостоянное море, восколебалося подо мною и пожрало все мое благополучие.
Боман, так назывался брат отца моего, был человек весьма набожный и строгий почитатель закона и добродетели, или, лучше сказать, таким он казался под сим похвальным видом, который носил на себе повсеминутно, знал весьма хорошо склонности человеческие и умел вкрадываться в сердца простолюдинов. Родители мои почитали его великою честию и думали, что боги посылали им отменную свою благодать за то, что дядя мой жаловал в наш дом. Оному поручили меня под смотрение, и Боман находился у меня безвыходно; он показывал мне начальные основания веры и учил богопочитанию.
В некоторое время ввечеру, когда ни отца, ни матери моей дома не было, остался он у меня долее обыкновенного и начал изъявлять желание свое таким образом. Взял мою руку и просил, чтобы я показала ему перстни, которые на ней тогда были; чувствовала я, что находился он в необычайном движении и без всякого рассудка начал целовать мою руку, которую я у него тотчас вырвала, предприяла возблагодарить его таким же образом, чему он нимало не противился; наконец обнял меня и поцеловал в груди. Сей его поступок хотя и означал несколько дурное его намерение, но близкое родство с оным не позволяло мне тогда ничего о том подумать. При всей его отважности старалась я всеми силами искоренять из себя вредные о нем мысли, которые начинали уже вкореняться понемногу в мое понятие, чему причиною было великое его смущение, робкие поступки и глаза, изъявляющие совсем его желание.
Весьма поздно расстался он в сие время со мною и не бывал ко мне целые три дни; по прошествии же оных объявил отцу и матери, что он недомогал, а как мне казалось, то боролся со своею совестию.
Посидев у меня несколько, наконец потупил глаза свои в землю и начал говорить мне так:
- Государыня моя, мне кажется, ты не удивишься, ежели я скажу, что я тебя люблю: ибо страсть сия сродное свойство всем людям, и всякий должен любить самого себя; но сия любовь так, как без души, ежели не любить притом ближнего; великая добродетель иметь началом любовь, и к кому чувствуем мы преданность, тому желаем добра больше, нежели другому. Я тебе подтверждаю, что тебя люблю; но любовь моя превосходит гораздо любовь дружескую, ибо течет она из такого источника, в котором заключается жизнь наша и всякое природное удовольствие,- словом, сударыня, я люблю тебя так, как самый страстный любовник, а не так, как ближний сродник. Сродство в таком случае служит только одним пустым воображением и не может быть нималым препятствием тому, кто правильно рассуждать умеет; и ежели бы было сие тяжкое беззаконие, то не думаю, чтобы боги были первые тому причиною.
Представь себе, Ливона,- продолжал он,-великий Перун избрал супругу себе сестру свою родную, Световид совокуплялся часто с Ладою, также с родною своею сестрою, Купало женат на своей племяннице, и так далее; по сему видно, что я не без рассуждения вдался в сию приятную страсть и позволил сердцу моему наслаждаться твоими прелестями. Добродетель моя не может терпеть никакого порока, и для того избрал я тебя, как ничему еще не повинную. Сие должна почитать ты великим счастием и не противиться моему желанию. Много есть на свете женщин, которые почитают меня отменно; но я, презирая дурные их свойства, отдаю сердце мое во власть тебе и прошу удостоить меня принятием оного. Родители твои, может, на сие не согласятся, и для того не надобно объявлять им оного.
Услышав сие, пришла я в великое замешательство и, не отвечая ему ни слова, пошла вон из своей комнаты. Старался он меня удерживать, однако не мог и так пришел за мною к моей матери. Робость моя и великое удивление были причиною тому, что я не открывала приключения сего никому и оставила его в забвении.
В то время заняли рассуждение мое различные воображения, и я совсем не знала, каким образом освободиться мне от сего опасного любовника. Объявлять о том родителям моим почитала я за излишнее, для того что они бы мне не поверили и, может, предали бы еще проклятию. Что ж оставалось делать мне в таких опасных для меня обстоятельствах?
Рассуждая долго сама с собою, положилась я на слабые свои защищения и предприяла отвращать его сама; но чем больше представляла ему действие сие богопротивным и позорным, тем больше сей развращенный человек умножал в сердце своем неистовую страсть и страшное желание. Он приставал ко мне поминутно и, видя завсегда мое упорство, вознамерился в некоторое время употребить к тому свои вместе с диявольскими силы.
Увидев сие, я закричала и грозила ему, что непременно объявлю о сем моим родителям; и как действительно вознамерилась было я сие учинить, то Боман, видя, что произойдет из сего весьма дурное для него следствие, предприял предупредить намерение мое, каким бы то образом ни было. Опасаясь много потеряния своего имени и досадуя на меня весьма много, сплел сие нелепое приключение, которое было для меня великим ударом и окончанием благополучной моей жизни.
Вызвав в некоторое время отца моего в сад и там прогуливался с ним, весьма прискорбно вздыхал, и казалось отцу моему, что вздохи его происходили от сокрушенного сердца; он иногда плакал, а иногда, возводя глаза на небо, просил у оного отпущения грехов некому, о имени которого не упоминал тогда. Отец мой от природы сколь был добродетелен, столь или больше еще легковерен; увидев такую перемену в своем брате, переменился в лице и почти потерял свои чувства. Боман, видя, что злое его намерение имеет хороший успех, и в сем первом жару говорил родителю моему следующее:
- Несчастный отец, ты должен весьма много сетовать о твоем рождении и с сего времени или лишиться твоей дочери, или во всю твою жизнь терпеть от нее великое беспокойство и мучение; боги тебя ею наказали, и она дана нам от немилосердого рока поношением всего нашего племени. Мог ли ты себе когда-нибудь представить, что она подвержена блуду и всякую ночь посещает ее один молодой человек весьма дурного сложения и который имеет презренные всем городом поступки? Я знаю сие уже давно и заставал много раз их вместе, делал ей за сие весьма грозные выговоры, грозил жестоким наказанием как здесь, так и во аде; терпение мое долго продолжалося над нею, но наконец, я увидел, что она совсем пренебрегала мои советы и впускалась от часу больше в сии позорные обращения, от чего великодушие мое кончилось и я принужден был сказать тебе об этом.
При сем слове залился сей лицемер притворными слезами и перестал говорить, ожидая ответа от пораженного сею несносною вестию отца моего, который стоял тогда окаменелым и не мог произнести ни одного слова очень долгое время.
Наконец пришел он в великую запальчивость и столь неограниченную почувствовал ко мне злость, что в ту же минуту хотел отнять у меня данную мне им же жизнь без всякого сожаления; но варвар его удержал и сказал, что оное успеет он произвести в действо тогда, когда своими глазами увидит мое беззаконие. И так определили ожидать наступающего вечера, в который хотел Боман показать отцу моему того мнимого моего любовника и со мною вместе: ибо был уже подговорен им такой же плут, каков он и сам, ко исполнению сего неистового дела.
Я, находясь тогда в помешательстве разума, не знала ничего о их предприятии, всякую минуту страшилась моего рока и была отчаянна иметь успех в объяснении родителю моему о негодной ко мне страсти его брата. Когда находилась я в сих размышлениях, то вошел ко мне в горницу Боман и привел с собою некоторого молодого человека, который обошелся со мною весьма ласково. Сие новое позорище удивило меня несказанно, и я с превеликою жадностию ожидала вдаль его происхождения. Боман со смиренным видом, какой он обыкновенно имел, начал просить у меня прощения в непростительном своем заблуждении; после того говорил он мне, что сей приведенный им человек будет посредником некоторого дела весьма для меня нужного; потом встал, идучи вон от нас, сказал, что возвратится весьма скоро, переговорив некоторое дело с моим отцом.
