это? Я родился в Москве и вот уже несколько лет обитаю там же…
– Мы, россияне, живем в вечном напряжении. Даже я, дочка обеспеченных и хорошо образованных родителей, повидавшая мир, свободно говорящая на английском… И, к слову сказать, имеющая аристократические корни!
– О как? – хохотнул он.
– Моя прабабка носила фамилию фон Траубе, – с наигранной горделивостью проговорила она. В отличие от отца Ада считала пустыми все эти разговоры о предках голубой крови. Сильно разбавила ее самая обычная красная, пролетарская. – Но это я так ляпнула, для смеха. Так вот, даже я, девочка из благополучной семьи, не могу до конца расслабиться, держу внутреннюю оборону. Чтоб чуть что дать отпор. А ты расслаблен. Открыт. Доброжелателен. И не просто вежлив, а искренне благодарен официанту, повару, горничной. В тебе не показная толерантность. Понимаешь?
– Не очень.
– И этим тоже отличаешься. Россиянин поддакнул бы.
– Дело не в том, что я рос в Европе, получал там первое образование и много работал. Дитя мира, так называла меня мама, едва мы переехали. Еще ребенком будущего. Мне это не прививали. Я таким родился. И отцу это не нравилось. Он считал, что нужно держать дистанцию. Тянуться к более успешным, быть снисходительным к менее. По его мнению, я должен был выбирать друзей из своего круга, любить только достойных девушек, таких как ты. А я, как назло, влюбился в… – Димон задумался. Обижать Латифу не хотелось, но она, если рассудить, была просто исчадием. – Даже не знаю, как назвать ее, мою черную пантеру. Все пороки в ней сосредоточились.
– Этим и притягивала?
– Нет, я не знал, что она любит другого, а мной крутит-вертит. Страсть принял за великое чувство, вот и ослеп. Она первой у меня была. И я думал, последней. Жениться собирался… Дурачок.
– Это она тебя привораживала?
– Ага. И если бы не Большой Папа, я бы сейчас гнил в португальской тюрьме. Но в оправдание Латифы могу сказать, что она делала все ради любви.
– Наверняка к бандиту?
– Точно. Это ж классика. Он мотал срок, а Латифа хотела его вытащить. Для этого нужны были деньги. Я белый мальчик из богатой семьи, который готов ради нее на многое. Меня поимели и подставили. Спасибо Манди, он раскрыл мне глаза.
– Ты сейчас с ним общаешься?
– Всех тех друзей я потерял. Со временем понял, что отец прав. Нужно дружить с людьми своего круга. И я сейчас не о происхождении, достатке, а о взглядах на жизнь, настоящую и будущую. Сын нашей горничной Хосе, второй мой лучший друг, стремился к знаниям. Он хотел учиться, получать профессию, чтобы его мать больше не убирала чужие дома. Не распространять наркотики и воровать, а именно развиваться. Папа помог ему. Мы вместе учились в Мадриде. Сейчас он работает инженером в крупной компании. Снимает хороший дом, в котором живет с мамой. Она больше не убирает у чужих, а занимается вышиванием и разведением птиц.
– Жаль, ты не знаешь, что случилось с Латифой и ее бандитом. Вытащила ли она его?
– Вы, женщины, все готовы превратить в сериал со счастливым концом! – Димон обернулся, чтобы посмотреть, несут ли кофе. Но официанта видно не было. – Я пытался найти Манди спустя три года после того, как мы расстались. Приехал навестить родителей и отправился в гетто. Там никого не осталось из моих приятелей. А Большой Папа был все еще жив. Больше духом, чем телом. Совсем высох, перестал ходить. Но отлично соображал и сохранял в себе дар. Он узнал меня сразу, хоть не увидел (был слепым). Сказал, что я изменился не в лучшую сторону. Был сгустком света, а стал солнцем, на которое смотришь через облачка. Не тучи, что хорошо. И все равно жаль. Я спросил его о Манди, Латифе, их родителях. Ответил, что не знает. После жестоких стычек с арабами за территорию, а потом полицией, пытавшейся прекратить конфликт, те, кто не погиб и не сел, сменили место жительства. Алжирцы и марокканцы вытеснили африканцев. Большого Папу не посмели изгнать. Его боялись. Но именно поэтому он ушел раньше срока. Об этом мне рассказал Хосе. Когда, отучившись в институте, он вернулся в Лиссабон и мой отец устроил его в свою фирму, он сходил в тот квартал. Уже арабский. Там в мечеть молния попала, и произошло возгорание. Все решили, что это Большой Папа наколдовал. Он все ругался на имама, сердился, что призыв к молитве ему спать мешает.
– И что, старика убили?
– Подожгли его дом. Око за око. Причем сам имам пытался потушить пожар, спасти Большого Папу. Истинно божий человек добр ко всем. Не важно, какую религию он исповедует.
Этот разговор нужно было заканчивать. Пьяный Димон мог пуститься в теологические разглагольствования. А он только отвлекся. И почувствовал неизбежное: желание. Ада ему очень нравилась. Особенно такая, как сегодня: спокойная, чуть вымотанная, одетая по-простому, не накрашенная.
– А почему больше не нужно изображать твоего парня? – спросил Димон.
– Сегодня я поняла, как смешна в своих попытках вернуть бывшего. Пора начинать новую жизнь.
– Новую жизнь с таким грустным лицом не начинают. Улыбнись. И станет всем светлей…
Она посмотрела на Правдина будто в первый раз.
– И слону, и даже маленькой улитке?
– И пускай повсюду на земле… – начал петь он, а она поддержала.
Когда официант принес кофе, то попросил вести себя тише. Оказывается, они своим ором заглушали доносящуюся из колонок расслабляющую музыку.
– А поехали в караоке! – предложил Димон, разлив остатки коньяка.
– Нас не пустят.
– Это почему?
– Ты в шортах, я в трениках. Да и не хочется мне куда-то. Давай тут посидим.
– Становится холодно.
– А мы сядем теснее. – Она перелезла на его шезлонг.
Правдин прижал девушку к себе, накинул плед на них обоих.
– За твою новую жизнь, – прошептал он. – И вот за это…
– За что? Не поняла.
