Надежда Вольпин, Катя Эйгес… — здесь можно тешить себя иллюзией: я для него важнее, меня он любит больше. И можно надеяться выиграть это необъявленное соревнование. Но совсем другое дело — Дункан, перед которой «все пигмеи».
«Хотела бы я знать, какой лгун сказал, что можно быть не ревнивым! Ей-богу, хотела бы посмотреть на этого идиота! Вот ерунда! […] Нельзя спокойно знать, что он кого-то предпочитает тебе, и не чувствовать боли от этого сознания. […] и все же буду любить, буду кроткой и преданной, несмотря ни на какие страдания и унижения. […] Вчера заснула, казалось, что физическая рана мучит, истекая кровью. Физическое ощущение кровотечения там, внутри. […]
Несмотря на усталость, на выпитое, не могла спать. Как зуб болит мысль […], что Е [сенин] любит эту старуху и что здесь не на что надеяться. И то, что едет с ней. И сознание […], что она интересна, может волновать, и что любит его не меньше, чем я. Казалось, что солнце — и то не светит больше, все кончено. […] Что же делать, если «мир — лишь луч от лика друга, все иное — тень его».[111]
И не прав Лермонтов[112] — ведь я знала, что это на время, и все же хорошо. Когда пройдет и уйдет Д[ункан], тогда, может быть, вернется. А я, если даже и уйду физически, душой всегда буду с ним».
Переживания были столь сильны, что Галина заболела неврастенией. Пришлось лечиться в санатории. Но — натура сильная и гордая — она не хочет сдаваться и погибнуть не за понюшку табаку. Чтобы выжить, она попытается вышибить клин клином… Это было тем более просто, что «клин» оказался буквально под рукой. В Галину давно и страстно влюблен сотрудник «Бедноты» Сергей Покровский. Из его писем видно, как обожал он «бесконечно дорогую, любимую, ненаглядную девочку».
Он спас Галину… Но вернулся Есенин…
Прощальное письмо Галины Бениславской Сергею Покровскому:
«Мой Сережа! Мой родной, мой бесконечно дорогой Сережа. Как грустно, как больно, но это так. Твоей я уже больше никогда не буду […]. Видишь ли, ты не сможешь спокойным быть, когда часть души, хотя бы на время, я буду отдавать и как отдавать, так вот стихийно, как это случилось сейчас. И повториться это всегда может, даже если на время и пройдет совсем, даже если сумеешь заставить забыть все, кроме тебя.
Все равно. Забуду, буду только твоей, и вдруг Есенин подойдет, и что бы то ни было, чем бы это ни грозило, все равно я как загипнотизированная пойду за ним. А ты хоть и апаш, но с этим не помиришься. Значит, я должна, именно должна уйти. Давно, давно я писала о Есенине: «… и все же куда бы я ни пошла, от него мне не уйти… жить всегда готовой по первому его желанию, по первому зову перечеркнуть все прожитое и чаемое впереди, перечеркнуть одним размахом, без колебания, без сожаления». И я тогда была права. Сейчас я это ясно поняла. Когда я говорила, что все прошло, я обманывала только себя. Я искренне верила этому, я даже не подозревала, что это обман. И этот обман может повториться.
Понимаешь, Е[сенин] может меня бросить через день-два (я вообще этого никогда не боялась не только в отношении Е[сенина], в этом смысле во мне нет такой вот женской предусмотрительности и осторожности «Ну что ж, свое я взяла, а вечного нет ничего…») и бросит, конечно. Но все-таки я могу все разрушить, даже ради этих двух дней. […] Не ругай, не сердись. Я не знала, верней, забыла, что я не такая, когда была с тобой. Я искренне думала, что я твоя, вернее, мне этого очень хотелось, и я поверила себе».
Получив это письмо, Покровский тем не менее целый год не оставлял попыток вернуть свою Галушку. Стоял ночами под ее окнами, писал ей пронзительные письма и записки, умолял о встрече. Галя отвечала все короче и короче. Ей просто было некогда. Есенин взвалил на нее слишком много обязанностей.(По сведениям двух мемуаристов, Покровский в конце концов покончил с собой. Документально это не подтверждается.)
После возвращения из-за границы Есенину было совершенно негде жить. У Мариенгофа к тому времени родился сын — и снова поселиться у него стало невозможно. Но и получить собственное жилье тоже оказалось совершенно невозможно. Не помогло даже письмо из секретариата Троцкого. Официальным предлогом было то, что Есенин женат на Дункан и может жить в ее особняке на Пречистенке. А то и просто отвечали: мало ли в Москве поэтов, что ж, всем квартиры давать?! От отчаяния Есенин поехал даже к М. Калинину — просить его посодействовать в получении жилья. Но, услышав от «всесоюзного старосты» совет переехать в деревню, не решился озвучить свою просьбу.
Галя Бениславская ютилась в одной комнате коммунальной квартиры со своей подругой Аней Назаровой. Тем не менее уже через месяц после приезда Есенин жил у нее. Вскоре к ним присоединилась и Екатерина Есенина. В маленькую комнатушку Бениславской Есенин еще и постоянно приводил шумные и галдящие компании, не знал разницы между днем и ночью. (А ведь Гале надо было ходить на службу.)
Галя стала гражданской женой, другом, нянькой, секретарем, хранительницей архива и единственной женщиной в жизни — патологически ревнивого — Есенина, которой он простил измену.
Есенин предлагал ей официально оформить отношения — она отказывалась. (Может быть, потому, что он не был разведен с Дункан, а скорее всего, понимала: это ничего не изменит.) Тем не менее он всем представлял ее как жену. По сути это так и было. «После заграницы Есенин почувствовал в моем отношении к нему нечто такое, чего не было в отношении к нему друзей, что для меня есть ценности выше моего собственного благополучия. Носился он тогда со мной и представлял меня не иначе как: «Вот, познакомьтесь, это большой человек!» или: «Она настоящая» и т. п. Поразило его, что мое личное отношение к нему не мешало быть другом; первое я всегда умела спрятать, подчинить второму. И поверил мне совсем… Это был период, когда Сергей Александрович был на краю гибели, когда он иногда сам говорил, что теперь уже ничего не поможет, и когда он тут же просил помочь выкарабкаться из этого состояния…»
Они жили совместным хозяйством. Галя старалась содержать жилье в чистоте и порядке. Сергей всегда выходил из дома в чистой, хорошо выглаженной одежде (трезвый Есенин был очень аккуратен, любил уют). Он доверяет Гале все свои материальные дела. Основное средство существования в это время — деньги из «Стойла», которые причитались Есенину как совладельцу кафе. Поскольку любителей выпить и закусить за его счет всегда находилось немало, было условленно, что деньги станут выдавать только Бениславской. Она посылает определенные суммы в Константиново, заботится о Кате (а потом и о младшей сестре — Шуре). Когда Есенина нет в Москве (поскольку работать, не имея своей комнаты, трудно, это случалось довольно часто), он высылает свои новые стихи ей, а она уже связывается с журналами, «выбивает» гонорары. Причем делает это намного успешнее, чем Есенин.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
