Изумление, охватившее Хэлберта, уступило место решимости, и он смог кое-как произнести дрожащим голосом:
— Именем бога заклинаю тебя, кто ты?
Ответ прозвучал в иной мелодии и в другом ритме:
Кто я — не могу сказать,Кто я — ты не должен знать!То ли с неба, то ль из ада,То ли горе, то ль отрада,Я все то, что бы моглоДать тебе добро иль зло.Ни создание земное,Ни видение ночное,В тьме полей, над мглой болотЯ свершаю свой полет.От волшебного потокаВихрь несет меня далеко…Зыблется в душе моейОтблеск всех людских страстей;И во мне их душ движенье,Как в зеркальном отраженье.Зыбким призрачным лучомМчусь я меж добром и злом.Счастьем неземным владея:Век наш в десять раз длиннее.Род людской счастливей нас,Нет надежд нам в смертный час:Им настанет пробужденье,Нам — навек уничтоженье.Вот что я могу сказать,Вот что можешь ты узнать.
Белая дама остановилась, как бы выжидая ответа. Но пока Хэлберт медлил, не зная, как начать, видение стало постепенно блекнуть, становясь все более и более бестелесным. Правильно угадав в этом признак его скорого исчезновения, Хэлберт принудил себя наконец выговорить:
— Леди, когда я видел тебя в ущелье и ты вернула нам черную книгу Мэри Эвенел, ты сказала, что в один прекрасный день я научусь читать ее.
Белая дама ответила:
— Я заклинанье творю, чтоб ты могНайти меня там, где волшебный поток.Но цапля и сокол тебе милее,Чем тайны, которыми я владею.Тебе милее копье и меч,Чем строки псалмов и священная речь.Тебе милей на оленя охота,А чтенье тебе — не под силу работа.По мшистым лесам ты бесстрашно идешь,И ты презираешь дворян и вельмож.
— Я не буду больше поступать так, прекрасная дева, — сказал Хэлберт. — Я хочу учиться, и ты мне обещала, что, если у меня будет такое желание, ты мне поможешь. Я не боюсь тебя больше, и я не хочу больше оставаться невеждою.
По мере того как он произносил эти слова, образ Белой дамы становился все более зримым и наконец сделался таким же явственным, как вначале. Бесформенная и бесцветная тень снова приняла черты почти телесной реальности, хотя краски ее были менее ярки, а контур фигуры менее отчетлив и определенен — так по крайней мере казалось Хэлберту, — чем у кого-либо из простых смертных.
— Исполнишь ли ты мое желание, прекрасная леди, — вопросил он, — и дашь ли ты в мое распоряжение священную книгу, которую Мэри Эвенел так часто оплакивала?
Белая дама отвечала:
— Ты трус — тебя я упрекала,В лентяя веры было мало.Вернулся ночью ты, так знай:Спи на дворе, иль дверь ломай!Лилось к тебе звезды сиянье,Теперь слабей ее влиянье…Лишь доблесть да упорный трудУдачу вновь тебе вернут.
— Если я и был лентяем, — возразил юноша, — то теперь, ты увидишь, я буду стараться с лихвой все наверстать. Еще недавно совсем другие мысли были у меня на уме, другие чувства волновали мое сердце, но отныне, клянусь небом, все мое время будет посвящено серьезным занятиям. За один сегодняшний день я точно пережил годы. Я пришел сюда мальчиком, я вернусь мужчиной, я смогу говорить не только с людьми, но со всеми нездешними существами, которые по божьему соизволению передо мной предстанут. Я узнаю, что содержит в себе эта таинственная книга, я узнаю, почему леди Эвенел так ее любила, и почему монахи так ее боялись и хотели украсть, и почему ты дважды спасала ее из их рук. Что за тайна заключается в ней? Скажи, заклинаю тебя!
Белая дама, с видом необыкновенно печальным и торжественным, наклонила голову, скрестила руки на груди и отвечала:
— Здесь, в этой книге роковой,Источник тайны вековой.Тот в жизни обретает счастье,Кому дано всевышней властьюЕе с надеждою читать,Замки ломать и в путь дерзать.Но проклят тот, в ком это чтеньеРодит сомненье иль презренье.
— Дай мне эту книгу, миледи, — попросил юноша. — Меня называют лентяем, меня считают тупицей, но на этот раз у меня хватит терпения, а с божьей помощью, и рассудка, чтобы ее понять. Отдай мне ее.
Видение снова отвечало:
— В бездне, в темной глубинеКнигу скрыть досталось мне.Огонь небес там ввысь стремитсяИ музыка небес струится…Священный тот залогПо всей земле доселеВсе чтили, как умели,Лишь человек не мог.Дай руку мне! Под тайной вещейПознай невиданные вещи!
Хэлберт Глендининг смело подал руку Белой даме.
— Ты боишься следовать за мной? — спросила она, когда его рука задрожала от прикосновения ее мягкой холодной длани. —
Страх берет пойти со мной?Что ж, с крестьянскою судьбойСмирись по воле рока!Сиди с кнутом впереди,В лугах за оленем броди,Но больше не подходиК волшебному потоку.
— Если то, что ты говоришь, правда, — отвечал бесстрашный юноша, — то мой удел много завиднее твоего. Отныне никакой лес и никакой родник меня больше не испугают. Нет такой силы, естественной или сверхъестественной, которая помешала бы мне свободно бродить по моим родным местам.
Едва он это произнес, как вдруг они стали проваливаться сквозь землю, летя так стремительно, что у Хэлберта перехватило дыхание и он перестал что-либо ощущать, кроме невероятной быстроты, с которой их влекло вниз. Наконец их сильно тряхнуло, и они сразу остановились. От такого удара смертный, невольно пролетевший через неведомые пространства, вероятно, разбился бы вдребезги, не поддержи его вовремя нездешняя спутница.
Прошло более минуты, пока Хэлберт, придя в себя и оглянувшись, увидал, что находится в гроте или естественной пещере; стены ее были выложены сверкающими камнями и кристаллами, в радужных переливах которых отражался свет пламени, полыхающий на алебастровом алтаре. Алтарь этот с горящим огнем стоял в центре грота, круглого и необычайно высокого, напоминающего собор. На все четыре стороны от алтаря простирались сводчатые длинные галереи или аркады, сооруженные из того же сверкающего материала и уходящие в темноту.
