чай — надо лишь знать правильные термины.
«Чего желаете?» — спрашивало доверенное лицо бутлегера.
«Чай покрепче и обжигающий».
«Будет исполнено».
Или на точке, где торгуют из-под полы:
«Сколько надо?»
«Да я непьющий», — мнется покупатель. — «Мне бы «varpunen».
«Сколько?»
«Двадцать штук», — отвечает непьющий.
Возница на телеге, помявшись немного, двигает дальше, позволяя Тойво присесть рядом с ним.
Действительно, едут они по этим самым бутлегеровским делам. Схема до неприличия проста: под телегой — багажное дно, как в вагонах поезда, там дожидаются своего часа канистры. Если не знать, где искать, то сразу и не обнаружить. Да вот только полицаи на этом уже собаку съели. Да не одну. Но чтобы избежать неприятности с досмотром, в бричку садится пассажир, едущий по своим делам. А дела у него — адвокатские, в суд направляется, чтобы «драная Фемида — оглобля ей в дышло — восторжествовала». С такой «крышей» есть хороший шанс проехать дальше непотревоженным. Вот так.
— Вот так? — удивился Тойво, указав на бессмысленно пялящегося по округе «адвоката».
— Нажрался, падла, — вздохнул кучер. — Не в первый раз уже с нами работает, вот и подсел на халявное бухло. Жалко его — пропадет, коли выгонят.
— Ну, на свежем воздухе продует, да еще перекусить, как следует — оклемается.
— Как же перекусить? — притворно возмутился возница. — Ведь ты же всю его еду стрескал за обе щеки!
Действительно, не считая оброненного кучером пирога, весь съестной набор из корзинки уничтожил Антикайнен. Да и тот он тоже «приговорил».
— Ну, тогда просто проветрится! — улыбнулся Тойво.
Возницу звали Карл. Ехали они как раз в Пухос, где на фанерном заводе трудилось много рабочих рук. А рабочим рукам, как известно, с пятницу по воскресенье нужно пойло, чтобы влить его в рот. Иначе мозг не отдохнет и руки потеряют свои рабочие навыки.
— А сам-то кто? — спросил Карл.
— Я Антти Тойвонен, — решил не называть себя Тойво. — С излечения.
— То-то моя кобыла от тебя, как от покойника, дернулась, — заметил кучер. — С того света, что ли, выкарабкался? При смерти лежал?
— Было дело, — вздохнул Антикайнен.
— Ну, и как там — поди, лучше, чем здесь?
Эх, знал бы ты — плакал бы. Тойво посмотрел вокруг и даже испугался: вдруг, все это исчезнет? Глупости — там другой мир, там другое время, точнее — безвременье. Там мертвые. Manala.
— Здесь Родина, — сказал Тойво и решил переменить тему. — А что, вообще, творится?
— Да все по-прежнему, — ответил Карл. — Эдускунта, белые, красные. Вот на днях коммуниста словили. Если верить газетам — жуткий враг, дьявол просто.
— А кто такой?
— Да из России шпион, — попробовал рассказать, что запомнил, кучер. — В прошлом году пробрался. Баламутил народ. Пятнадцать лет ему дали, сатане.
— Адольф Тайми, — неожиданно сказал «котелок».
— Ого, их адвокатское величие приходит в себя, — криво усмехнулся возница.
Вот, значит, что с коммунистами происходит. Впрочем, Карл был недалек от истины, назвав того дьяволом. Дьявольский приспешник.
Тойво доехал с начиненной контрабандным спиртом телегой до самого Пухоса, где возле большой конюшни пожарной части он помог сгрузить все добро. Теперь оно вполне может стать «злом». На прощанье адвокат, посоветовавшись с кучером, передал попутчику одного «воробышка» — в уплату, так сказать, за конвоирование.
— Ну, куда теперь? — спросил Карл.
— Да на завод пойду устраиваться. Где разнорабочие требуются.
— Это в Вяртсиля, не иначе?
Ну, в Вяртсиля, так в Вяртсиля. Не болтаться же по дорогам! Родина хороша тем, что в ней можно найти свое место. Или, хотя бы, свой уголок.
Здравствуй, Родина!
21. Без России
В Хельсинки сам банковский управляющий принял Тойво. Не сказать, что он был радушен, но его подчеркнутая вежливость лишний раз говорила за себя: такие деньги просто так не даются, и вовсе не даются абы кому. Тайна банковского вклада в то время соблюдалась также свято, как и всемирный банковский постулат: «Деньги, черт побери, не пахнут».
Антикайнену нужно было совсем немного: прикупить дешевенький домик на отшибе Финляндии, престарелым родителям немного средств к существованию передать, да что-то совсем на карманные нужды себе оставить. Про яхту, гоночный автомобиль и годовой пансион на Лазурном берегу даже не говорилось. Это подразумевалось само собой. В смысле — это было не нужно. Во всяком случае в ближайшем обозримом будущем.
— Мы предлагаем вам банковскую книжку, — сказал управляющий. — Наличные деньги по сложившимся формальностям следует заказать заранее.
— А как насчет банковского векселя? — спросил Тойво.
— Ну, конечно, под гарантию банка вы можете оформить вексель и получить обеспечение в любом месте, где, разумеется, имеются соответствующие резервы. Но эта операция подразумевает некий процент в виде комиссионного вознаграждения.
— Годится, — сказал Антикайнен. — И наличность.
Банкир посмотрел на запрашиваемую сумму, вздохнул и распорядился выдать их немедленно.
— Вы наш уважаемый клиент, поэтому мы всегда рады пойти вам навстречу.
— Мементо море, — пожал плечами Тойво.
— Моментально, — согласился управляющий. — В море.
Несмотря на то, что достаточно строгие процедуры проверки личного счета Антикайнен прошел без осложнений, в стране Финляндия он все-таки был на каком-то не вполне легальном положении. По бумажке, выданной на заводе в Вяртсиля, он был Антти Тойвонен, а по паспорту — вовсе никто, потому что паспорта у него не было никакого, даже Нансеновского. Это его не сильно удручало, это могло удручить только полицию, коли они бы бросились его проверять. Но им пока до него не было решительно никакого дела — мало ли по Финляндии в поисках лучшей доли финнов скитается?
За то время, что он провел рабочим, Тойво узнал о некоем профсоюзном движении, которое с одной стороны поддерживали радикально настроенные последователи учения австрийского ефрейтора, а с другой — коммунисты и им сочувствующие.
Идея первых была величественной: слава, избранность, сила и порядок.
Вторые довольствовались идеей глобальной: равенство, братство, светлое будущее.
И те, и другие, в конечном счете, конечно, были заинтересованы только в перераспределении ценностей. Об этом можно было судить уже потому, что непотопляемый жирный социалист Саша Степанов бросался лозунгами, подыгрывая то одним, то другим. Он перестал быть «красным», но всегда был далек от «белых». Он был идейным, то есть, за деньги.
Тойво не вступал ни в какие профсоюзные объединения, держался несколько особняком, поэтому к нему попеременно подходили агитаторы с одной и другой стороны.
«Собрать сто дураков — никогда не получить ни одного умного. Собрать сто трусов — не получить ни одного героического действия» —
