И если сегодня утром Микаэла подозревала, что, возможно, влюблена в Родерика, теперь она была в этом уверена. Ее сердце разрывалось от сочувствия и жалости к Лео, его несчастной матери, к Родерику.
— Но почему вы назвали его своим сыном? Разве было недостаточно того, что вы взяли его с собой? Дали ему место в своем доме?
— Нет. Если я умру, у Лео не будет никаких прав на Шербон. Он окажется в том же положении, что и в Константинополе, а может быть, даже в худшем. Я обещал это Аурелии, зная, что она, вероятнее всего, умрет прежде, чем мы с Хью и ее сыном достигнем Англии, и я буду верен этому обещанию до конца своих дней. Я готов поклясться перед самим королем Генрихом, что Лео мой сын. Вот так.
Родерик Шербон умолк. Ничего подобного Микаэла даже представить себе не могла. Микаэле казалось, что перед ней совсем другой человек. Жертва, которую он принес ради той женщины и ее сына — очаровательного, невинного, прекрасного Лео. Да, мальчик был настоящим сокровищем, и Микаэла полюбила его, это правда, но то, что совершил Родерик, он сделал, зная, что если у него самого родится сын, наследником Шербона все равно останется Лео.
Родерик Шербон любил Лео больше, чем Микаэла могла себе представить. Какой счастливый, счастливый мальчик!
— Лео должен это знать, — спокойнопояснила она.
— Что он не мой сын? — Родерик покачал головой: — Не думаю, мисс Форчун.
— Он — ваш сын. Вы — его отец. Вот так. — Микаэла подошла, чтобы встать позади Родерика, и нерешительно положила руку на его правое плечо. — Но ему обязательно нужно знать, что вы любите его.
— Я забочусь о нем, — пояснил Родерик, слегка поворачивая голову, и Микаэла знала, что он смотрит на ее руку у него на плече.
Микаэла кивнула, хотя знала, что он не мог увидеть ее движение. Его душа была так ранена, что он не мог найти простых слов, чтобы описать свои чувства. Надо дать ему время оправиться. Родерика Шербона можно вылечить — и его тело, и его сердце.
Микаэла положила вторую руку на его противоположное плечо, слегка сжав его.
— А наступит ли день, когда вы поймете, что можете заботиться и обо мне, милорд?
Ее рука почувствовала, как он сжался.
— Возможно, — сказал он. — Но если вы ожидаете объяснений в вечной любви, можете убираться отсюда. Это не в моих привычках.
— Понимаю, — заметила Микаэла. Она разминала напряженные мускулы его шеи и плеч, испытывая трепет от ощущения его огромности и твердости. Под его свирепой внешностью скрывалось щедрое, уязвимое сердце. Микаэла была рада, что Родерик не видит ее лица, потому что на нем отразились все ее чувства и эмоции. Скорее всего он вышвырнул бы ее из своей комнаты.
Но, к удивлению Микаэлы, Родерик схватил ее руку. Она переплела их пальцы, левой рукой коснулась его волос, расчесывая их пальцами и отводя назад с висков.
— Но я попытаюсь, мисс Форчун. С Лео. Если это доставит вам удовольствие.
Микаэла расплылась в улыбке, наклонилась и коснулась губами уха Родерика.
— Мне это доставит огромное удовольствие, милорд. Благодарю. — Она прижалась губами к высокому, грубому выступу его щеки, но тут же отпрянула, а Родерик повернул к ней лицо.
Он склонился и поцеловал ее в губы, нежно, едва касаясь их, и Микаэла высунула язычок, чтобы попробовать его губы.
Она едва смогла вздохнуть, когда Родерик, отпустив ее правую руку, повернул ее через подлокотник кресла и посадил к себе на колени. Она обвила его шею руками, словно плети дикого винограда, когда-то хозяйничавшего в Шербоне, и Родерик поцеловал ее так, словно готов был целиком поглотить ее. Микаэла лежала в его объятиях, как в колыбели, а его руки обхватывали ее плечи и ягодицы. Она запустила пальцы в его волосы и привлекла к себе.
Ей хотелось оказаться во власти этого зверя, принадлежать ему. Он обхватил ее ягодицы, его рука скользнула по ее животу, коснулась груди, и он начал гладить ее, как делала она с его мускулами. Только прикосновения Родерика не были направлены на то, чтобы она расслабилась. Под своим бедром Микаэла ощущала твердость его эрекции, и интуитивно ей захотелось сесть верхом на его колено. Она ощущала себя так, словно внутри ее пылал огонь, и тело Родерика было единственным средством спасения…
После того, как он превратит ее в пепел.
— Я хочу вас, — сказала она, бормоча что-то, покусывая его, облизывая его. — Родерик, пожалуйста…
Его рука покинула ее грудь и начала скользить вниз, к тому месту, где платье было зажато между ее бедрами. Его ладонь проникла в это место, и когда он погладил ее там, через толстую шерсть, у нее внизу все сжалось.
— Да, — выдохнула Микаэла. — Родерик, возьмите меня в свою постель.
Он ничего не ответил, только вновь овладел ее губами, пока его пальцы собирали складки ее платья и медленно поднимали вверх тяжелую юбку, пока она наконец не собралась вокруг ее бедер. Его пальцы нащупали ее влажное лоно, и он снова тронул его, пока Микаэла выгибала бедра, шепча слова, смысл которых был непонятен даже ей самой. Он отвечал ей, но она тоже не понимала его. Через мгновение мир ее стал раскаленным добела, в ушах зазвенело, потом наступила мертвая тишина, когда пришел оргазм. Пережив высшую степень наслаждения, она покрыла лицо Родерика мелкими, с придыханием поцелуями, смеясь и, что было удивительно, вовсе не стесняясь того, что почти полуголая лежит у него на коленях.
Теперь положение дел в Шербонском замке должно коренным образом измениться, подумала Микаэла.
— Вы кончили? — спокойно спросил Родерик. Она запрокинула голову, чтобы взглянуть на него.
— Милорд? — Она улыбнулась ему. — Почему? Должно еще что-то произойти?
— Боюсь, нет. Но возможно, теперь вы перестанете вести себя как кобыла в жаркую пору, бесконечно цепляясь ко мне. Вставайте, мисс Форчун, у меня затекли ноги.
Если бы ее ударили ножом в сердце, это было бы менее болезненно, и Микаэла быстро вскочила на ноги. Она оставалась стоять на месте, глядя на него в надежде, что он улыбнется и обратит свои слова пусть в бестактную, но все же шутку.
Но все, что он сделал, — это вытер руку о свои брюки. Затем взглянул на нее, его лицо было красным.
— Что-нибудь еще?
— Нет, — растерянно ответила она.
Родерик поднял одну бровь и многозначительно посмотрел на дверь.
Микаэла вздернула подбородок и вышла из комнаты с такой долей достоинства, которое ей могли позволить ноги, все еще дрожавшие после данного им облегчения. Но, очутившись в коридоре, за плотно захлопнутой Родериком дверью, она обнаружила, что не в состоянии двигаться дальше. Она прислонилась спиной к холодным камням стены, потом соскользнула на пол, никогда еще она не чувствовала себя такой униженной и ненужной. Она была так ошеломлена, что даже не могла плакать. Она сидела так, глядя на дверь, казалось, целый час, и дрожала, дрожала от того, как он поступило ней.
