- Сол, ты богохульствуешь.
- Я? Ничего подобного! У меня, как у каждого, есть право высказывать догадки относительно того, что думает Бог. В любом случае, это не имеет к нему никакого отношения. Я просто пытаюсь найти извинение для католической церкви, которая не желает принять эту штуку и дать страдающему человечества небольшой отдых.
- Сейчас этот вопрос рассматривается.
- Грандиозно. Они запоздали всего на каких-то тридцать пять лет. Может, все же закон и пройдет; хотя сомневаюсь. Это старая история: то чересчур рано, то чересчур поздно. Мир скатился к черту в ад, это мы столкнули его туда.
Ширли помешивала суп и с улыбкой смотрела на Сола.
- А ты не преувеличиваешь? Нельзя во всех наших бедах винить перенаселенность.
- Можно, черт подери, - извини за выражение. Уголь, которого должно было хватить на столетия, весь выкопали, потому что слишком много людей хотят жить в тепле. И нефть тоже. Ее осталось так мало, что мы не можем позволить себе ее сжигать. Она идет только на производство химикатов, пластмасс и прочей ерунды. А реки - кто их отравил? Вода - кто ее выпил? Пахотный слой почвы - кто его истощил? Все сожрано, изношено, исчерпано. Что у нас осталось? Какой у нас единственный природный ресурс? Старые автостоянки - вот что осталось. Все уже использовано, и нам приходится любоваться миллиардами старых ржавых машин. Когда-то у нас был целый мир, но мы его съели, сожрали, и он исчез. Когда-то прерии были черны от бизонов - об этом я в детстве читал в учебнике, - но я их никогда не видел, потому что их всех превратили в бифштексы и изъеденные молью ковры. Ты думаешь, это произвело какое-то впечатление на человечество? Или киты, странствующие голуби, журавли или другие животные, которых мы истребили? Черта с два! В пятидесятые и шестидесятые годы было много разговоров о строительстве станций для опреснения морской воды: в пустынях зацветут сады и все такое. Но это были только разговоры. Если некоторые люди умеют читать древние письмена, то это совсем не значит, что они могут заставить прочесть их всех остальных. Требуется по меньшей мере пять лет, чтобы построить всего одну атомную станцию. Те станции, в которых мы нуждаемся сейчас, должны были быть построены тогда. Этого не произошло. Все достаточно просто.
- Это у тебя все получается просто, Сол, но не поздно ли беспокоиться о том, что люди должны были сделать сто лет тому назад?
- Сорок... но это неважно.
- Что мы можем сделать сегодня? Разве не об этом мы должны сейчас думать?
- Думай, сладкая моя; мне от этого становится тошно. Мчаться вперед на полной скорости, оставаясь на месте, - вот что мы можем сегодня сделать. Возможно, я живу прошлым, и если это так, то у меня на то свои причины. Тогда все было намного лучше, а беда всегда приходит завтра, так что черт со всем этим. Существовала Франция, великая страна, цитадель культуры, готовая повести за собой весь мир по пути прогресса. Только они приняли закон, провозгласивший контроль над рождаемостью нелегальным, и для врачей стало преступлением даже говорить о противозачаточных средствах. Прогресс! Факты достаточно явные, любой может удосужиться убедиться в них. Консерваторы постоянно говорили нам, что следует изменить курс, а то все природные богатства исчезнут. И вот они исчезли. Уже тогда было почти поздно, но что-то еще можно было сделать. Женщины во всех странах мира умоляли дать им информацию о методах контроля над рождаемостью, чтобы они могли ограничивать размеры семей какими-то разумными рамками. В результате было очень много болтовни и чертовски мало дела. Если бы существовало пять тысяч клиник, занимающихся планированием семьи, этого было бы все-таки недостаточно. Дети, любовь и секс, - вероятно, самые эмоционально важные и самые таинственные вещи, известные человечеству, поэтому открытая дискуссия была невозможна. Нужно было провести свободную дискуссию, отпустить тонны денег на научные исследования проблем оплодотворения, планирования семьи во всемирных масштабах, на программы обучения, на пропаганду контроля над численностью населения, а самое главное - допустить свободное высказывание свободных взглядов. Но этого не произошло, а теперь 1999 год и конец столетия. Так себе столетие! В общем, через пару недель наступит новый век, и, возможно, он действительно станет новым для нокаутированного человечества. Сомневаюсь и не беспокоюсь об этом. Я этого не увижу.
- Сол, ты не должен так говорить.
- Почему? У меня неизлечимое заболевание. Старость.
Он вновь закашлялся, на этот раз надолго, а когда приступ прекратился, он лежал молча на кровати, совершенно измученный. Ширли подошла поправить одеяла, и ее ладонь коснулась его руки. Глаза у нее расширились, она изумленно открыла рот.
- Ты такой горячий. У тебя жар?
- Жар? - Он начал кашлять и от этого еще больше ослабел. Когда он заговорил вновь, голос его звучал очень тихо. - Послушай, милая моя, я старый боец. Я лежу на спине в постели совершенно разбитый и не могу пошевелиться. А в комнате так холодно, что можно заморозить кого угодно. У меня могли бы появиться пролежни, но, скорее всего, у меня воспаление легких.
- Нет.
- Да. Не надо бояться правды. Если оно у меня есть, значит есть. Ну, будь хорошей девочкой и поешь супу. Я не голоден и лучше немного вздремну. - Он закрыл глаза и опустил голову на подушку.
Энди вернулся домой в начале восьмого. Ширли узнала знакомые шаги в коридоре и встретила его в дверях, прижав к губам палец. Затем она тихо провела его в другую комнату, показав на Сола, который все еще спал, тяжело дыша.
- Как он себя чувствует? - спросил Энди, расстегивая мокрое пальто. - Ну и вечерок сегодня. Дождь со снегом и слякоть.
- У него жар, - сказала Ширли. - Он сказал, что у него воспаление легких. Это может быть? Что делать?
Энди замер, вытащив руку только из одного рукава.
- У него температура? Он кашляет? - спросил он. Ширли кивнула. Энди приоткрыл дверь и прислушался к дыханию Сола, затем молча закрыл ее и стал надевать пальто. - Меня предупреждали об этом в больнице, - сказал он. - Для стариков, не встающих с постели, всегда существует такая опасность. Мне там дали какие-то антибиотики. Мы дадим ему их, а я схожу в Беллевью, - может, удастся достать еще, и спрошу, не возьмут ли его обратно. Ему нужно находиться в кислородной камере.
Сол, не до конца проснувшись, принял таблетки. Ширли положила ладонь ему на лоб - он горел. Через час вернулся Энди. Лицо его ничего не выражало. Ширли всегда думала, что это профессиональное выражение лица. Сейчас оно могло означать только одно.
- Антибиотиков больше нет, - в отчаянии прошептал он. - Из-за эпидемии гриппа. То же самое с койками и кислородными камерами. Все переполнено. Я даже не видел никого из врачей, говорил с девушкой в приемном покое.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
