не приходило в голову, что это расценят как недостаток.
Правда, мне было известно, что мою кандидатуру рассматривали, и однажды меня пригласили на разговор за обедом с Биллом Келлером, исполнительным редактором. Я счел это хорошим знаком того, что он готов рискнуть и опробовать новое индонезийское заведение на Девятой авеню, местечко из тех, что нравились мне, но старшее поколение редакторов Times, вероятно, отнесло бы его к низкому социальному классу.
Обед прошел замечательно, и, наверное, тот факт, что я мог говорить с Биллом Келлером не как запуганный ребенок, каковым я себя ощущал после первых встреч с легендарными боссами вроде Эйба Розенталя, а как равный, свидетельствовал о моей зрелости. Правда, большую часть того обеда я говорил не о том, чем буду заниматься в роли ресторанного критика, а о предстоящей поездке в Шампань, где планировал написать большую статью об интересном и важном феномене мелких производителей-фермеров, которые пытались переосмыслить значение шампанского.
Какую бы уверенность я ни испытывал в широте и глубине своих познаний относительно ресторанов Нью-Йорка и способности о них писать, я недвусмысленно дал понять Биллу Келлеру и другим редакторам, решавшим мою судьбу, что моя страсть к вину перевешивает желание стать ресторанным критиком. Признал, что им виднее, какой путь подойдет мне лучше всего.
Итак, после мучительно затяжного выбора Times приняла блестящее и оригинальное решение: назначить Фрэнка Бруни следующим ресторанным критиком, а меня, к моему величайшему удивлению, винным критиком. Дело в том, что я не догадывался о существовании вакансии автора, пишущего о вине, на полную ставку. Весь предыдущий год Фрэнк Прайал болел, и я заменял его точно так же, как и Граймса. Но он никоим образом не показывал, что собирается увольняться.
Мой босс Барбара Граустарк подкинула мне работу в тот момент, когда мы шли по улице за бургером. После нескольких минут замешательства, в течение которых я усиленно пытался сместить свои мысли с ресторанов на вино, я принял ее предложение. Я был бы не просто автором колонки о вине или автором статей о вине, а главным винным критиком газеты Times, кошмарно высокопарное звание, особенно с учетом того факта, что в газете больше не имелось винных критиков, ни раньше, ни сейчас.
Взбудораженные кофеином мозги винного мира, словно пытающиеся отсрочить беспокойства томительной ночи, одержимы препарированием вопросов, кажущихся на удивление заурядными. Кто знает, какие мировые проблемы удалось бы разрешить, если бы энергия, затраченная, предположим, на обсуждение различий между винными писателями и винными критиками, была направлена на более важные цели? Тем не менее именно такие вопросы занимают умы помешанных на вине. Автор, пишущий о вине, утверждают они, представляет вино, находясь как бы в стороне, пересказывает истории, затрагивает темы, персоналии и конфликты, воздерживаясь преимущественно от банальных подробностей, связанных с дегустированием и оценкой бесчисленных вин. Классическим примером служат Джеральд Ашер и Хью Джонсон, и к этому почетному списку я добавил бы еще Мэтта Крамера. Клиническое изучение отдельных марок под микроскопом оставлено на откуп критикам, которые точно знают, как опускать нос в бутылку, а их литературные таланты во многих случаях ограничиваются сочинительством дегустационных заметок.
Моя работа должна была бы охватывать обе описанные роли, и я охотно принял звание критика. Но ход моих мыслей никак не был связан с описанием моих функций, заключенным в этом звании, или возможной интерпретацией читателей. Я был ужасно рад и горд, чувствуя уважение, которое Times и страна в целом оказывали вину. В Times должность критика является престижной и приберегается для вопросов культуры. Десятилетиями в газете существовала целая когорта критиков – музыкальных, театральных, кинематографических, само собой, художественных и танцевальных, книжных, телевизионных, а также критиков фотографии, ресторанов, моды и архитектуры. Но не вина.
Когда в 1972 году Фрэнк Прайал начал регулярно писать о вине, его статьи воспринимали как эксперимент. Никто не знал, хватит ли материала по данной теме на целую колонку, проявит ли публика хоть какой-то интерес. Едва ли вино можно было считать востребованной темой как раз в те времена, когда я подростком совершил судьбоносную поездку в Париж, ставшую точкой отправления в моем путешествии одержимого.
Интерес к вину вырос до невероятных размеров, оно приобрело неожиданное значение в жизни страны и в моей собственной. Поэтому я воспринял звание винного критика не столько как подтверждение значимости своей работы со стороны Times, сколько как признание растущей важности вина в американской жизни. Вино, вне всяких сомнений, являлось выражением культуры. Чтобы писать о вине, нужно было обладать таким же критическим взором, какой требовался для анализа, оценки и объяснения прочих форм культурной экспрессии. Прайал никогда не удостаивался звания критика, и, если мои щеки горели, когда тот дразнил меня «главным критиком», я чувствовал, что это было по меньшей мере признанием моих заслуг в деле пробуждения у американцев интереса к вину.
Хоть вино и является выражением культуры, оно существенно отличается от тех сфер, которые мы причисляем к искусству. Прежде всего его следует отличать от видов искусств, представляющих собой важнейшие примеры самовыражения: живописи и скульптуры, сочинения музыки и писательства. Искусство производства вина, если мы можем его так назвать, скорее, интерпретативная деятельность. Vigneron – французский термин, не имеющий английского аналога; он обозначает человека, который и выращивает виноград, и занимается производством вина, словом, имеет больше общего с дирижером оркестра или, скажем, классическим музыкантом, чем с теми, кто создает или исполняет собственные работы.
Дэвид Чан, концертмейстер Метрополитен-оперы и страстный поклонник бургундских вин, однажды сравнил изготовление бургундского с интерпретацией великих классических произведений. Со стороны vigneron и музыканта требуется определенная самоотверженность, чтобы воплотить их в жизнь.
«Если ты стремишься быть самим собой, у тебя это получается, но если ты хочешь добросовестно наделить произведение жизнью, то это и произойдет, ведь твоя личность выходит на сцену и задачу исполняешь именно ты, – сказал мне однажды Дэвид Чан. – Думаю, то же самое происходит и с вином. Если ты добросовестно осваиваешь терруар, то неизбежно выходишь на сцену, тогда как отсутствие внимательности сказывается на фирменном стиле».
Под фирменным стилем он подразумевал вино, изобретенное человеком, а не вино, в появлении на свет которого основная заслуга принадлежит терруару, а люди лишь слегка посодействовали. Даже если принять во внимание выражение собственной индивидуальности, как утверждал Чан, терруар Вон-Романе, или Ла-Морра, Монтебелло или Веленер-Зонненур кардинально отличается от, скажем, симфонии Малера. Там, где Малер стремился выразить в музыке мучительные страдания и бушующие страсти своей жизни, которые исполнитель впоследствии должен прочувствовать и интерпретировать, vigneron всего лишь передает через
