Через два часа его жена вошла в палатку, приподняла полог и уютно улеглась в постель.
— Где ты была? — спросил Макомбер в темноте.
— Хэлло, — сказала она. — Ты не спишь?
— Где ты была?
— Просто выходила подышать воздухом.
— Черта с два.
— А что я должна сказать, милый?
— Где ты была?
— Выходила подышать воздухом.
— Это что, новый термин? Шлюха.
— А ты — трус.
— Пусть, — сказал он. — Что ж из этого?
— По мне — ничего. Но давай, милый, не будем сейчас разговаривать, мне очень хочется спать.
— Ты воображаешь, что я все стерплю.
— Я это знаю, дорогой.
— Так вот, не стерплю.
— Пожалуйста, милый, давай помолчим. Мне ужасно хочется спать.
— Мы ведь решили, что с этим покончено. Ты обещала, что этого больше не будет.
— Ну, а теперь есть — сказала она ласково.
— Ты сказала, что, если мы поедем сюда, этого не будет. Ты обещала.
— Да, милый. Я и не собиралась. Но вчерашний день испортил путешествие. Только стоит ли об этом говорить?
— Ты не теряешь времени, когда у тебя в руках козырь, а?
— Пожалуйста, не будем говорить. Мне так хочется спать, милый.
— А я буду говорить.
— Ну, тогда прости, я буду спать. — И заснула.
Еще до рассвета все трое сидели за завтраком, и Фрэнсис Макомбер чувствовал, что из множества людей, которых он ненавидит, больше всех он ненавидит Роберта Уилсона.
— Как спали? — спросил Уилсон своим глуховатым голосом, набивая трубку.
— А вы?
— Отлично, — ответил белый охотник.
Сволочь, подумал Макомбер, наглая сволочь.
Значит, она его разбудила, когда вернулась, думал Уилсон, поглядывая на обоих своими равнодушными, холодными глазами. Ну и следил бы за женой получше. Что он воображает, что я святой? Следил бы за ней получше. Сам виноват.
— Как вы думаете, найдем мы буйволов? — спросила Марго, отодвигая тарелку с абрикосами.
— Вероятно, — сказал Уилсон и улыбнулся ей. — А вам не остаться ли в лагере?
— Ни за что, — ответила она.
— Прикажите ей остаться в лагере, — сказал Уилсон Макомберу.
— Сами прикажите, — ответил Макомбер холодно.
— Давайте лучше без приказаний и, — обращаясь к Макомберу — без глупостей, Фрэнсис, — сказала Марго весело.
— Можно ехать? — спросил Макомбер.
— Я готов, — ответил Уилсон. — Вы хотите, чтобы мемсаиб поехала с нами?
— Не все ли равно, хочу я или нет.
Вот дьявольщина, подумал Роберт Уилсон. Вот уж правда, можно сказать, дьявольщина. Так, значит, вот оно как теперь будет. Ладно, значит, теперь будет именно так.
— Решительно все равно, — сказал он.
— Может, вы сами останетесь с ней в лагере и предоставите мне поохотиться на буйволов одному? — спросил Макомбер.
— Не имею права, — сказал Уилсон. — Бросьте вы вздор болтать.
— Это не вздор. Мне противно.
— Нехорошее слово — противно.
— Фрэнсис, будь добр, постарайся говорить разумно, — сказала его жена.
— Я и так, черт возьми, говорю разумно, — сказал Макомбер. — Ели вы когда-нибудь такую гадость?
— Вы недовольны едой? — спокойно спросил Уилсон.
— Не дальше, чем всем остальным.
— Возьмите себя в руки, голубчик, — сказал Уилсон очень спокойно. — Один из боев немного понимает по-английски.
— Ну и черт с ним.
Уилсон встал и, попыхивая трубкой, пошел прочь, сказав на суахили несколько слов поджидавшему его ружьеносцу. Макомбер и его жена остались сидеть за столом. Он упорно смотрел на свою чашку.
— Если ты устроишь скандал милый, я тебя брошу, — сказала Марго спокойно.
— Не бросишь.
— Попробуй — увидишь.
— Не бросишь ты меня.
— Да, — сказала она. — Я тебя не брошу, а ты будешь вести себя прилично.
— Прилично? Это мне нравится. Прилично.
— Да. Прилично.
— Ты бы сама постаралась вести себя прилично.
— Я долго старалась. Очень долго.
— Ненавижу эту краснорожую свинью, — сказал Макомбер. — От одного его вида тошно делается.
— А знаешь, он очень милый.
— Замолчи! — крикнул Макомбер.
В эту минуту к обеденной палатке подъехал автомобиль, шофер и оба ружьеносца соскочили на землю. Подошел Уилсон и посмотрел на мужа и жену, сидевших за столом.
— Едем охотиться? — спросил он.
— Да, — сказал Макомбер, вставая. — Да.
— Захватите свитер. Ехать будет холодно, — сказал Уилсон.
— Я пойду возьму кожаную куртку, — сказала Марго.
— Она у боя, — сказал Уилсон. Он сел рядом с шофером, а Фрэнсис Макомбер с женой молча уселись на заднем сиденье.
С этого болвана еще станется выстрелить мне в затылок, думал Уилсон. И зачем только берут на охоту женщин?
Спустившись к ручью, автомобиль переехал его вброд там, где камни были мелкие, а потом, в сером свете утра, зигзагами поднялся на высокий берег, по дороге, которую Уилсон накануне велел прорыть, чтобы можно было добраться в машине до редкого леса и больших полян.
Хорошее утро, думал Уилсон. Было очень росисто, колеса шли по траве к низкому кустарнику, и он чувствовал запах раздавленных листьев. От них пахло вербеной, а он любил этот утренний запах росы, раздавленные папоротники и черные стволы деревьев, выступавшие из утреннего тумана, когда машина катилась без дорог, в редком, как парк, лесу. Те двое, на заднем сиденье, больше не интересовали его, он думал о буйволах. Буйволы, до которых он хотел добраться, днем отдыхали на заросшем кустами болоте, где охота на них была невозможна; но по ночам они выходили пастись на большую поляну, и если бы удалось так подвести автомобиль, чтобы отрезать их от болота, Макомбер, вероятно, смог бы пострелять их на открытом месте. Ему не хотелось охотиться с Макомбером на буйволов в чаще. Ему не хотелось охотиться с Макомбером ни на буйволов, ни на какого другого зверя, но он был охотник-профессионал, и ему еще не с такими типами приходилось иметь дело. Если они сегодня найдут буйволов, останутся только носороги, на этом бедняга закончит свою опасную забаву, и, может быть, все обойдется. С этой женщиной он больше не будет связываться, а вчерашнее Макомбер тоже переварит. Ему, надо полагать, не впервой. Бедняга. Он, наверно, уже научился переваривать такие вещи. Сам виноват, растяпа несчастный.
Он, Роберт Уилсон, всегда возил с собой на охоту койку пошире — мало ли какой подвернется случай. Он знал свою клиентуру — веселящаяся верхушка общества, спортсмены-любители из всех стран, женщины, которым кажется, что им недодали чего-то за их деньги, если они не переспят на этой койке с белым охотником. Он презирал их, когда они были далеко, но пока он был с ними, многие из них ему очень нравились. Так или иначе, они давали ему кусок хлеба, и пока они его нанимали, их мерки были его мерками.
Они были его мерками во всем, кроме самой охоты. Тут у него были свои мерки, и этим людям оставалось либо подчиняться ему, либо нанимать себе другого охотника. Он знал, что все они уважают его за это. А вот Макомбер этот — какой-то чудак. Право, чудак. Да еще жена. Ну, что ж, жена. Да, жена. Гм, жена. Ладно, с этим покончено. Он оглянулся на них. Макомбер сидел угрюмый и злой. Марго улыбнулась. Сегодня она казалась моложе, более невинной и свежей, и не такой профессиональней красавицей. Что у нее на уме — одному богу известно, подумал Уилсон. Ночью она не много разговаривала. А смотреть на нее все-таки приятно.
Автомобиль взял небольшой подъем и покатил дальше между деревьями, а потом по краю большой, поросшей травой поляны, держась все время у опушки в тени деревьев; ехали медленно, и Уилсон внимательно следил глазами за дальним концом поляны. Он велел шоферу остановиться и оглядел ее в бинокль. Потом махнул шоферу, и тот медленно поехал дальше, стараясь не попадать в кабаньи ямы и объезжая высокие муравейники. Потом Уилсон, не сводивший глаз с того края поляны, вдруг обернулся и сказал:
— Смотрите, вот они.
Машина рванулась вперед. Уилсон быстро заговорил с шофером на суахили, и, взглянув, куда он указывал, Макомбер увидел трех огромных черных животных, почти цилиндрических, длинных и грузных, как большие черные танки, вскачь пересекавших поляну. Их шеи и туловища напряженно вытянулись на скаку, и он видел их загнутые кверху, широко раскинутые черные рога, когда они так скакали, вытянув головы, совершенно неподвижные головы.
— Три старых самца, — сказал Уилсон. — Мы успеем отрезать им путь к болоту.
Автомобиль летел по кочкам со скоростью сорока пяти миль в час, и на глазах у Макомбера буйволы все росли и росли; так что он мог уже разглядеть серое, безволосое, покрытое струпьями туловище одного из огромных животных, и как шея у него сливается с плечами, и черный блеск его рогов, когда он скакал, немного отстав от двух других, уходивших вперед ровным, тяжелым галопом. А потом автомобиль качнуло, словно он наскочил на что-то, они подъехали совсем близко, и он ясно увидел скачущую глыбу и пыль, насевшую на шкуре между редкими волосами, широкое основание рогов и вытянутую, с широкими ноздрями морду, и он уже вскинул ружье, но Уилсон крикнул: «Не из машины, идиот вы этакий!» И в нем не было страха, только ненависть к Уилсону, а тут шофер дал тормоз, и машину так занесло, что она взрыла землю и почти остановилась, и Уилсон соскочил на одну сторону, а он на другую и споткнулся, коснувшись ногами все еще убегавшей назад земли, а потом он стрелял в удалявшегося буйвола, слышал, как пули попадают в него, выпустил в него все заряды, он все уходил; вспомнил наконец, что надо целить ближе к голове, в плечо, и, уже перезаряжая ружье, увидел, что буйвол упал. Упал на колени, мотнув тяжелой головой и Макомбер, заметив, что те два все скачут, выстрелил в вожака и попал. Он выстрелил еще раз, промахнулся, услышал оглушительное «ка-ра-уонг!» винтовки Уилсона и увидел, как передний бык ткнулся мордой в землю.
