Я очутился в сумрачном лесу.
Утратив правый путь во тьме долины.
Каков он был, — о, как произнесу! —
Тот дикий лес, дремучий и грозящий,
Чей давний ужас в памяти несу...
И вот внизу крутого косогора —
Проворная и вьющаяся рысь.
Вся в ярких пятнах пестрого узора,
Она кружа мне преграждала высь.
«Как будто он на Гунонг-Барате это писал», — подумал Брайн, заметив при этом с радостью, что Керкби выполз из-под сетки; Керкби подошел и сказал ему, чтобы он шел спать.
После завтрака он стал определять местоположение.
— Эй! — крикнул он со скалистого выступа. — Знаете, сколько мы прошли? — Никто не мог угадать. — Жалких тысячу триста ярдов. Со вчерашнего дня мы поднялись всего на тысячу футов.
— Еще дня три прошагаем. Похоже, ты был прав,— сказал Оджесон Нотмэну, который только кивнул в ответ и вскинул на плечи мешок, готовясь снова вести их вверх по реке.
Впереди показался водопад — две бледные струи на фоне зеленоватой известковой скалы, это значило, что придется идти в обход, снова продираться сквозь джунгли. У некоторых ручьев русло петляло, как петляют иногда полосы снега на склоне горы, кое-где можно было пролезть на четвереньках, но большинство крутых скалистых обрывов опасно было переходить с тяжелым грузом на плечах. Ссадины на спине у Брайна порой причиняли невыносимую боль, вынуждая его отставать и ждать, пока плечи отдохнут, боль уляжется и он сможет снова взвалить на себя груз. К концу дня он уже притерпелся к боли и знал, что теперь все это только вопрос времени — нужно выдержать, пока огрубеет кожа, и тогда перестанешь замечать боль — совсем как на фабрике, когда он пришел туда в первый раз с еще не огрубевшей кожей на ладонях. Пот катил у него с лица, он шагал последним, и все его тело — ноги, руки, живот, пах, лопатки — покрылось коркой соли.
— В чем дело? — спросил его Нотмэн, заметив, что он все время передвигает на спине мешок.
— Да вот заели сингапурские блохи, — сказал Брайн, — так и скачут, гадюки.
— А-а, у меня тоже есть, только рангунские.
Они присели покурить, и каждый стал рассказывать о своих невзгодах. Джек заявил, что по нему скачут гонконгские блошки, и Оджесону их выдумка показалась забавной.
— А у меня кровавые струпья на спине, — злобно сказал Керкби. — Хотел бы я, чтобы они тоже ускакали, да поскорей.
Они закусили галетами и шоколадом, запивая водой из жестяных кружек. Сидели они среди камней. Маленькая зеленая птичка уселась на сучке у них на виду. Вероятно, человеческая нога не ступала здесь долгие годы: тут не было дорог и не росли плодовые деревья. Даже слоны отсюда исчезли. Джек спокойно поднял винтовку, прицелился и выстрелил, расколов грохотом воздух. Птичка упала на камни, и красное смешалось с зеленым.
— «Стрелой своею сбил я альбатроса», — усмехнулся Брайн.*
Из стихотворения С. Колриджа
— К счастью, это всего-навсего какой-то здешний воробей, — сказал Бейкер. — А не-то дрянь было бы дело.-
Нотмэн глядел на птичку, поглаживая щетину на подбородке.
— Лучше бы поберег патроны, — сказал он, подразумевая: «Эй ты, скотина, зачем в нее стрелял?»
— Чем больше патронов расстреляем, тем легче нести, — сказал Джек, снова вскакивая с места. — От этого мешка мне жизни нет.
— А зачем мы вообще винтовки тащим? — подумал вслух Брайн. — Весь этот хлам добрую тонну весит.
Оджесон улыбнулся:
— Инстинкт. Никто ведь даже не спросил зачем.
— Никто вообще ни черта не спрашивает. Я бы не взял винтовку в Шервудский лес, а здесь ничуть не опаснее.
— А как насчет тигра, которого ты прошлой ночью видел? — спросил Джек.
— Да это вовсе не тигр был, — насмешливо сказал Керкби. — Просто от страха почудилось, нервы у вас стали никуда.
— Нет, это была какая-то здоровенная тварь, — сказал Нотмэн.— Я видел, да и Брайн тоже.
Теперь, с мешком за плечами, который показался ему еще тяжелее, Брайн уже сомневался, что действительно видел тигра. Хруст веток и какая-то тень, чуть чернее окружающего мрака, потом град пуль вдогонку этой тени. Неотвязные страхи и игра воображения — только и всего, тигра могло и не быть. «А может, я и в самом деле что-то видел, хотя трудно поверить, что и Нотмэн видел то же самое. Пока я не выстрелил, он тоже не стрелял — не было нужды».
Брайн сидел ночью у одного из двух костров, и в нескольких шагах от него за бурлящим потоком светились два малюсеньких огонька, они то вырастали, похожие на зеленые горящие глаза, то снова таяли. Шум воды, весь день стоявший в ушах, стал таким привычным, что он больше не замечал этого шума (как не замечал шума на фабрике возле железнодорожной станции в Рэдфорде). Только по временам, как вот сейчас, когда мысли его были заняты яркими зелеными огоньками за рекой, он снова слышал этот шум. Среди одеял, покрытых сеткой, кто-то всхрапнул: вот счастливец — сейчас во сне он небось сидит где-нибудь в задних рядах кино со своей смазливой девчонкой. Мне бы тоже поспать, свалившись без задних ног, и тоже витать где-нибудь далеко. Глаза за рекой все еще светились. «Это, конечно, не тигр»,— подумал Брайн и готов был рассмеяться над своими страхами, но вместо этого поднял винтовку, чтобы успеть выстрелить, пока рука не дрожит. Огоньки глаз уплыли, и он долго высматривал их в темноте, потом зажмурился. «Вот если б они узнали, как я перепугался каких-то светлячков,— усмехнулся он. — Хватаюсь за винтовку, даже когда в этом нужды нет, почти как Джек. А ведь от пуль добра не жди. Скоро, наверно, начну собственной тени пугаться».
— Что нового? — спросил Бейкер, сидевший у второго костра.
— Ничего. — Он подбросил дров на тлеющие угли и вдруг вздрогнул, потому что Бейкер подпрыгнул и его ружье неожиданно грохнуло, заглушая поток проклятий.— Что там? — крикнул Брайн.
— Да змея. У самой ноги ползла.
— Тебе нужно сходить к психиатру.
— Не мне одному, — отозвался Бейкер.
Хотя поклажи каждое утро становилось все меньше, потому что часть продовольствия они съедали, запихнуть все в мешки было по-прежнему нелегко; одеяла, плащи, противомоскитные сетки, оставшееся продовольствие и патроны, разбросанные вокруг, — словно кто-то мусорную корзину вывернул.
Настал третий день пути. Они проходили теперь не больше, чем прежде, но зато меньше ворчали и меньше тратили сил. Один раз они увидели в двух тысячах футов над собой вершину с белым шарфом облаков на шее.
— Завтра вечером, — сказал Нотмэн, — мы уже будем стоять там и смотреть сверху на то самое место, где стоим сейчас.
Ему ответили смехом, кто-то стал доказывать, что они доберутся до вершины еще сегодня, а может, завтра поутру. Нотмэн вскинул на плечи мешок и, насвистывая, пошел дальше, опередив всех на добрых пятьдесят шагов.
Но к холмному приблизившись подножью.
Которым замыкался этот дол.
Мне сжавший сердце ужасом и дрожью,
Я увидал, едва глаза возвел.
Что свет планеты, всюду путеводной,
Уже на плечи горные сошел.
— Это что? — спросил Джек, догоняя его.
— Стихи.
— Я так и думал. Так ты стихи любишь, друг? Бейкер и Оджесон нагнали их; Брайн глотнул воды из фляги.
— А как же.
Он был измучен и радостно возбужден: здесь, среди джунглей, сердце словно все время омывала свежая вода. Они продолжали шагать, гремя ботинками по гальке и осторожно переступая через зеленоватые обломки скал. Вершины теперь не было видно. Миновав излучину речки, они вышли к новому водопаду. Они сгрудились на одном месте, а потом, убедившись, что лезть по скалам здесь невозможно, снова растянулись гуськом и вошли в джунгли.
Брайн подтянулся, ухватившись за куст, не сводя глаз с грязных ботинок, неуверенно двигавшихся впереди него. Тысяча шестьсот ярдов — таков был их средний дневной переход. «Да, на такой сдельной работе, скажем, по шесть пенсов за сотню ярдов, можно с голоду помереть. Даже по шиллингу за сотню, и то много не заработаешь. Обратно мы в десять раз быстрее пойдем, и все же, если я еще решусь на такую вылазку, то уж столько вещей с собой не потащу. По восемьдесят фунтов на каждого, а эти жестянки со жратвой всю спину натерли, хотя всего-то нам и нужно немножко галет да чай с сахаром. Как япошки: мешок рису — и пошел».
Заросли кончились, и речка стала поуже: все чаще попадались большие деревья, лежавшие поперек русла, приходилось перелезать через них или проползать под ними. В одном месте вода, казалось, падала прямо с неба. Она низвергалась вниз белыми потоками, собиралась в заводи среди зубчатых скал, а потом медленно и размеренно стекала в водоем, чистый и прозрачный, с зеленоватым отливом.
— Может, скоро уже вершина, — с надеждой сказал Оджесон, но не тут-то было. Вода больше не грохотала в ущелье: чем выше они взбирались, тем тоньше становился поток и ритмичнее шум.
Им снова пришлось пробираться через заросли. Тропки не было, и они инстинктивно держались поближе к руслу реки. Брайн размахивал ножом, прорубая дорогу, пока мускулы у него не одеревенели и не стали такими же бесчувственными, как сучья, что валялись под ногами. Поваленные деревья, скрытые кустарником, давно уже сгнили, лишь кора сохранилась, и, наступая на такое дерево, он увязал в мягкой красноватой трухе. Вокруг не было никаких признаков жизни, только муравьи деловито сновали по листьям да одна или две пиявки болтались на сучьях, точно ожившие ботиночные шнурки.
