Блок ответил:
— Вижу. Перед нами Россия, какою ее узрели в устрашающих и пророческих снах Гоголь и Достоевский. Однако надежда не утеряна.
— Я уже ни на что не надеюсь и ни во что не верю.
— Я верю в то, что должно свершиться. Пусть сейчас этого нет и еще долго не будет, однако жизнь отдаст нам это, ибо она прекрасна.
— Блок, вы глупый, избалованный ребенок. Ваш романтический бред… Ваши розовые иллюзии…
Непроворно выходя из трамвая, Зинаида Николаевна продолжала говорить еще что-то осуждающее, а может быть, даже бранное в адрес Блока, а он стоял бесстрастный и отрешенный и уже не слушал ее.
Блок проехал свою остановку и огорчился: он привык к аккуратности во всем и не любил опаздывать. Он сошел с трамвая и зашагал в обратную сторону.
Сегодня предстояло очередное заседание комиссии по изданию собраний сочинений классиков русской и мировой литературы. Совещание еще не началось. Луначарский запаздывал и по телефону просил его подождать. В кабинете наркома уже сидели Чуковский, Альтман, Лебедев-Полянский… Блок поздоровался, сел в углу и попытался сосредоточиться на вопросах предстоящего совещания. Речь должна была идти об издании полного собрания сочинений Некрасова. Однако сосредоточиться Блок не смог. Ему вдруг пришли в голову вовсе не некрасовские, а тютчевские строки. Они зазвучали в его душе так, словно он их сам сейчас сочинял:
Блажен, кто посетил сей мирВ его минуты роковые.Его призвали всеблагие,Как современника на пир…
Поспешно вошел Луначарский. Он обошел всех присутствующих, обменявшись с каждым крепким рукопожатием, и сказал:
— Начнем, пожалуй. Прошу извинить меня за опоздание…
За кулисами жанра: факты, слухи, ассоциации
Даже рассуждая о литературе, Троцкий мыслит не в эстетических, а в политических категориях и вносит в литературную критику на многие годы утвердившийся в ней внеэстетический термин — «попутчик». Он считает, что общая черта всех попутчиков — чуждость коммунистическим целям. Попутчик через голову рабочего глядит с надеждой на мужика. «Относительно попутчика, — говорил Троцкий, — всегда возникает вопрос: до какой станции? Этого вопроса нельзя сейчас, однако, предрешить и в самой приблизительной степени». Жизнь ответила на этот вопрос трагедией. Та группа писателей, которая именовалась попутчиками, ехала не дальше станции «37-й год». Клюев и Пильняк погибли в застенках и лагерях. Есенин еще раньше покончил с собой. Тихонов написал исторически ложную поэму «Киров с нами». Всеволод Иванов — недостойную его пера повесть о Пархоменко и многие годы безмолвствовал. Распались как группа и изменились в своем творческом лице Серапионовы братья и имажинисты. Они перестали существовать как литературное направление. Имажинист Гумилев был расстрелян еще до выхода книги Троцкого «Литература и революция».
* * *
Луначарский обратился к одному из литераторов:
— Мы решили поставить памятник Достоевскому. Что бы вы посоветовали написать на постаменте?
— «Достоевскому от благодарных бесов».
* * *
В гостиной Мережковского и Гиппиус Ремизов прочитал отрывок из «Слова о погибели Русской земли».
— Актуальное название, — заметил Философов.
— Однако вы предаете искусство, — упрекнул Ремизова Мережковский.
Сологуб его поддержал:
— Ремизов по примеру большевиков обращается к массам.
Ремизов подтвердил:
— Да, обращаюсь к массам. Хочу поставить литературу в услужение современной борьбе.
— Даже хорошая политика и даже справедливая борьба с советской властью разрушительны для поэзии, — заметил Мережковский.
* * *
Умирающий Блок написал Чуковскому: «Слопала-таки поганая, гугнивая родимая матушка Россия, как чушка своего поросенка».
Глава двадцать первая
ОТЧАЯНИЕ И УЖАС, РАДОСТЬ И НАДЕЖДА НА СЧАСТЬЕ
В первые месяцы после Октября Луначарский прилагает усилия для сохранения художественных, культурно-исторических ценностей и для привлечения старой интеллигенции на сторону революции. Интеллигенция же, по словам Луначарского, «нас ненавидит лютой ненавистью». (Вопросы истории КПСС. 1991. № 2. С. 50.) Однако постепенно стали появляться новая интеллигенция, новые писатели, принимающие и защищающие революцию.
Луначарский помогал становлению «искусства, обращенного в будущее» — молодой советской литературы. Повседневно участвуя в литературном процессе, руководитель Наркомпроса и критик-литературовед Луначарский подмечал и поддерживал все новое и талантливое, что могло служить делу революции. Он не примыкал ни к одной из литературных и художественных групп, но неоднократно высказывался в защиту разнообразия художественного творчества, необходимости свободного соревнования разных направлений, стилей и приемов, за создание новых ценностей в искусстве и за охрану старого наследия. Одним из первых он приветствовал появление «Разгрома» А. Фадеева и «Тихого Дона» М. Шолохова, находя в них связь с лучшими традициями русских классиков. Луначарский мог иногда поддержать какое-либо начинание «левого толка», где явно преобладали формалистические принципы. Так, он написал предисловие к сборнику футуристов «Ржаное слово» (1918), отмечая, что в нем много задора и молодости, а «молодость революционна».
Статьи и рецензии Луначарского о советской литературе в газетах и журналах 1920-х — начале 1930-х годов охватывают все значительные книги тех лет: «Чапаев» Д. Фурманова, «Цемент» Ф. Гладкова, «Железный поток» А. Серафимовича, «Барсуки» Л. Леонова, «Зависть» Ю. Олеши, стихи В. Маяковского, С. Есенина, Демьяна Бедного, Э. Багрицкого, Б. Пастернака, И. Сельвинского, А. Безыменского, Н. Тихонова, И. Уткина и других.
В марте 1918 года правительство переехало в Москву, которая отныне стала столицей. Луначарский еще некоторое время оставался в прежней столице. Он объяснял свое решение тем, что не следует в трудные времена покидать рабочие массы Петрограда, надо быть с ними, как и раньше, «в непрерывном контакте». Кроме того, Луначарский считал нужным остаться и для завершения учета национальных культурных ценностей в бывшей столице, и для решения вопросов по охране памятников культуры, и для работы с петроградской интеллигенцией. Всю остальную деятельность наркома в новой столице вели заместитель Луначарского — Крупская, а также секретарь коллегии наркомата и секретарь парткома Штернберг. Луначарский по телефону осуществлял руководство московским подразделением Наркомпроса. Его секретарь Ивнев переехал вместе со многими другими наркомпросовцами в Москву, и Луначарский дал ему особый мандат на право пользования кремлевским телефоном для связи с Петроградом.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
