делает, уже не в состоянии. Умеет, но не осознает свое умение. Ему это даже не интересно…
Мне стало холодно. Время ринулось вспять, увлекая Юрюна Уолана, щепку в водовороте, на илистое дно. Я был мальчишкой, едва покинувшим Кузню, я прятался в тени. Я подслушивал: дядя Сарын беседовал со светлой Айысыт. «Ты спасла Саб и детей, но объяснить, как ты это сделала, уже не можешь. Ты везде и нигде. Ты умеешь, но не осознаешь свои навыки. Тебе это даже не интересно. Ты – светлая Айысыт, и тебе это нравится.»
– Всё в Кузню не отнесешь, рук не хватит. Вещи ветшают, память ссыхается…
Умсур говорила не со мной. С миром духов? В голосе старшей сестры пела дудка Сарын-тойона:
– Рано или поздно всему настанет конец. Может, это и к лучшему…
Чудеса! Сейчас Умсур казалась старше мамы. Я попятился. Заметив мою тревогу, сестра через силу улыбнулась:
– Что, наболтала лишнего? Не бери в голову, боотур.
– Почему?
– Голова расширится, а лишнее в ней – бряк-бряк! Как сушеные ягоды в погремушке. Хочешь, чтобы бряк-бряк? С утра до вечера?! С вечера до утра?!
– Нет, – я тоже заулыбался. – Не хочу. Давай лучше за стол: прыг-прыг! Новоселье справлять будем. Ты садись, а я остальных созову.
– Застолье?
– Ага!
– Никакого застолья! – обломала меня Умсур. – Мы вам для чего еды навезли? Чтобы самим все слопать? Еще не хватало, чтобы вы тут голодали!
– Вот и объясни это Айталын! Иди и объясни!
Влезать в спор двух женщин? Не дождетесь! Будь я самым боотуристым боотуром на земле, под землей и на небе – такого удовольствия мне и даром не надо! Затопчут ведь…
– И объясню!
– И объясни!
Громыхнул лязг медных ног – котел, полный разносолов, несся по приказу юной хозяйки. Я убрался с его пути, но вперед котла сунулся кузнец. Увидел Умсур – и прямиком к ней.
– Пропадет! – взялся он за Умсур. – В Кузню ему надо…
– За стол! Все за стол!
Начался кавардак. Летала посуда, пыхтел котел. Лавки вразнобой стучали ногами. Айталын надрывалась, созывая гостей – и метала гневные взгляды в мою сторону. Мюльдюн получил летучей тарелкой между глаз. Умсур бежала от кузнеца, кузнец догонял. В итоге за стол уселся один Нюргун. Лавка под ним натужно заскрипела. Любуясь кутерьмой, Нюргун мял в руках серебряную миску, как сырую глину.
«Вот так оно всё и ломается, – вздохнул я. – Приходит Нюргун, берет миску. Раз берет, два берет, три берет. Зови теперь миску, криком кричи – не прилетит. И на миску уже не похожа.»
Словно подслушав мои мысли, Нюргун ткнулся носом в изувеченную посуду – бесформенный комок серебра. Глянул на соседние миски – целые! – и тайком бросил комок под стол, а шаловливые ручищи спрятал за спину.
– Юрюн! Чего столбом стоишь?!
– И ничего я не стою… Послушай, Айталын…
– Да что тебя слушать? Что ты сказать можешь?!
– Не надо никакого угощения…
– Ты с ума сошел?!
– Понимаешь…
Сперва Айталын мне не поверила. Когда Умсур встала в мою защиту, она и ей не поверила. Решила, что Умсур издевается. Или шутит по-сестрински – что, в общем, одно и то же. «Ну и сиди, как дура, голодная!» – пылая от злости, Айталын бросилась к Мюльдюну. Увы, Мюльдюн тоже отказался есть. Силач тяжко вздыхал, сопел, хмурил брови, но продолжал бубнить, как заведенный:
– Ты не обижайся, да? Это вам…
– Ешь! Немедленно ешь!
– Нет, это вам. На первое время…
– Ешь, дурак!
– Это ваше. Я не голодный…
От отчаяния Айталын сунулась к мастеру Кытаю, и это было ее самой большой ошибкой. Ответ кузнеца я знал заранее:
– В Кузню ему надо… пропадет…
– Дурак! – из глаз Айталын брызнули слезы. – Дураки! Дураки дурацкие!
– Надо в Кузню…
– Какая еще Кузня?
– Моя Кузня. Надо…
– Кто пропадет?!
– Нюргун пропадет… Жалко!..
– Вы! Вы все! Опозорить меня хотите? Угощением брезгуете?!
Деревянная ложка с громким стуком шарахнула кузнеца по лбу. Мастер Кытай крякнул, потер ушибленное место, помянул Кузню, куда очень надо, и свалил от греха подальше. Бочком-бочком он подобрался к Нюргуну, присел рядышком на лавку.
Нюргун не возражал. Возражала лавка.
– Нас не уважаете? Наш дом не уважаете?! Вы…
Слова у Айталын закончились, и она разрыдалась. Я полез ее утешать, она вырвалась, забилась в угол, где раньше сидел Нюргун, всхлипывая и сотрясаясь всем телом. Вспомнилось: «Много есть, много пить – счастье в дом, радость в дом! Кумыс не пить – хозяина не уважать, гостей не уважать, семью свою позорить!» Я настолько живо представил себе Уота Усутаакы, что голос буйного адьярая ясно зазвучал у меня в ушах. Пальцы полезли под рубаху, нащупали на груди олененка Кэй-Тугута – подарок Уота. Свистулька молчала. Это у меня просто воображение хорошее. Ну да, Уот бы сестренку уважил – все бы сожрал и добавки потребовал. Потом, небось, жениться полез бы. Нет, мы уж лучше без адьяраев обойдемся!
– Пора нам, – Умсур глядела в пол. – Засиделись.
Мюльдюн понял намек верно и ухватил мастера Кытая за шиворот. Вовремя! Отчаявшись добиться толку от нас, балбесов, кузнец уламывал Нюргуна напрямую:
– В Кузню тебе надо, понимаешь?
– Не люблю.
– Люблю, не люблю… Надо!
– Не люблю.
– Поехали со мной…
Когда они все ушли, вернее, улетели, дом опустел. Вот ведь странное дело! – мы остались, а дом опустел. Сделалось безлюдно, тихо, и в тишине, зажимая себе рот ладошками, ревела Айталын. Я погладил ее по голове, но сестра ударила меня кулачком в грудь и убежала к Нюргуну. Прижалась к нему, еще чуть-чуть поплакала – и затихла.
– Есть хочу, – отважился я нарушить тягостное молчание.
– Дурак!
– Зря, что ль, пекли-варили? Угощай, хозяйка!
– Дурак…
Айталын вытерла слезы. Разложила мясо по мискам, выставила туесок со сливками, раздала лепешки. Я начал учить Нюргуна, объясняя, что нам подали и как это правильно есть. Могла ли Айталын утерпеть? Разумеется, она перебила меня и взяла науку в свои цепкие лапки. Я только посмеивался: наконец-то малышка нашла кого-то младше себя! Теперь ей есть кого воспитывать! Нюргун вдвое старше? Вшестеро больше? Да какое это имеет значение? Сестренка при деле, плакать ей некогда – вот и замечательно.
3. Сон и явь
Тьма подкралась к окнам. Только что снаружи белел снег, громоздились сосны, взмахивали мохнатыми лапами, стряхивали морозную пыль – и вот уже сплошная серая муть. Зима на носу, темнеет рано…
– Давайте спать, а?
Айталын зевнула и, смутившись, отвернулась.
– Давайте, – согласился я. – Иди ложись, а я приберусь.
– Зачем? – изумилась сестра. – Эй, котел, миски, ложки! Бегом мыться дочиста! Помоетесь – живо по местам!
Брякая, посуда исчезла за дверью. Ох, и Айталын! К самобеглой утвари она приноровилась сходу. Хозяйка! Честно говоря, я тоже умаялся. Отвел Нюргуна в спальню, где пахло можжевельником. Умсур сказала, можжевельник злых духов отгоняет.
– Ложись, – я похлопал по ложу.
Он стоял и смотрел на меня.
– Спи! Ночью надо спать.
Я показал, как ложиться на орон. Встал: давай, теперь ты. Нюргун лег, сунул ладонь под щеку, зажмурился. Я кивнул – молодец! – и ушел к себе.
Тум, тум, тум.
Шаги.
Когда в дверях моей «хвойной» спальни объявился Нюргун, я объяснил:
– Это моя комната. Твоя соседняя. Иди, спи.
Стоит. Не уходит.
– Если хочешь, ложись тут. Я в другую пойду.
Тум, тум, тум – за спиной. Пришел. Встал у стены, оперся спиной. Стоит, смотрит. Ну как ему втолковать?! Привык за тридцать лет у столба. Он что, всю ночь простоит? Ладно, хочет в одной комнате со мной спать – пускай. Я уже и на пол ложился – давай, мол, ты на ороне, а я на полу. Не хочешь? Давай наоборот: ты на полу, я на ороне. Да прекрати ж ты стену подпирать!
– Спи!
Он ложился и снова вставал. Блестел в полутьме мамиными – моими? – глазами. Сопел виновато. И всякий раз возвращался к стене, прислонялся к ней. В конце концов меня сморила усталость.
Мне снилась гора.
Она вертелась и сверкала. Глазам было больно смотреть на нее. Сперва я решил, что гору присыпало свежим снежком, вот и сверкает. Но вскоре стало ясно, что снега нет. Какой-то чистюля-исполин, вроде небесного стража Буксат-Хара, начистил гору до блеска, отполировал стриженой шкуркой белки. Из ржавой карги гора превратилась в свеженькую красотку, из железной – в стальную. Ну, наверное, в стальную, потому что серебристо-белый цвет вызывал у меня сомнения.
Нюргун был там, в горе. Я точно знал, что он там, и готовился прыгать.
– Ход времени, – сказал кто-то, голосом похожий на дедушку Сэркена, – определяется линейной скоростью поворота…
– Что? – не понял я.
Голос отвлекал. Мешал прыгать.
– Ход времени определяется линейной скоростью поворота причины относительно следствия…
– Ну и хорошо, – согласился я. – Ну и ладно.
– Эта скорость равна семистам километрам в секунду со знаком «плюс» в левой системе координат…
– Ты помолчи, – сказал я дедушке, а может, не дедушке. – Я ведь все понимаю. Ты нарочно
