— Но разве повелитель не может править по закону?
— Может — только долго не усидит на троне. Если люди чувствуют, что закон главнее повелителя, страх слабеет. Можешь ты представить себе Сергия Радонежского на троне? Пафнутия Боровского? Долго бы они могли сохранить мир в стране? Да к тому же, и полновластье — большой соблазн для владыки. Не всякая душа выдержит его. И если кому досталось жить под властью самодержца, он каждый день должен благодарить Господа за то, что повелитель его пока не сделался Дракулой.
— В городе трудно гордость сохранить, — сказал Кара Бешмет. — В степи легче. Пока я вольный кочевник, меня страхом на войну не загонишь. Ускачу далеко — и пойди меня сыщи. Татарские воины — гордые, съезжаются к своим ханам сами, на зов их.
— Пока наш государь умеет ценить и награждать воинскую гордость, к нему на службу стекаются со всех сторон, — сказал Федор. — И литовцы, и татары, и тверяне, и немцы, и вятчане.
— Не было на свете больших гордецов, чем древние римляне, — упрямо сказал Иван. — Четыре века прожили без царей — что же с ними потом стало? Зачем поставили над собой императора?
— Государство стало слишком велико. Купол на Успенском соборе стоит крепко. Но попробуй увеличить ширину храма — и никакой Фиораванти не сумеет построить так, чтобы держался. Тогда останется единственный выход: шпиль. Никто же не говорит, что законы не нужны. Но нельзя ждать, чтобы законы могли описать всю жизнь человеческую и на все дать правило.
— А вот мне пришло в голову, — сказал отец Денис. — Не может статься, что тот, кто сочинял «Дракулу», хотел того же, чего пророк Самуил: объяснить людям, какая судьба ждет их под полновластным правителем?
— Отчего бы и нет, — согласился Федор. — Вот ты, Иван, когда закончишь свое «Мерило праведного», когда соберешь все русские «Правды» в один свод, может быть, к тому времени народится в Москве достаточно гордых, чтобы этим законам добровольно подчиниться. А пока… Я тебе так скажу: столь велика стала русская земля, что один лишь страх перед Державным может сохранять в ней мир. И еще: полновластие государя есть великое бремя для него самого и великое искушение. Потому должны мы молиться денно и нощно, чтобы Господь и впредь давал ему силы одолевать это искушение, чтобы не стал он простым душегубом, как карпатский Дракула.
— Если все в руке Господней, если все от Него, может быть, нам и душегуба проклинать не подобает?
— Господь повелевает дождю литься, огню гореть, ветру дуть, деревьям расти. А нас Он — зовет. И не всегда ясно — к чему, куда. Мы проклинаем душегуба, потому что верим: неправильно он услышал зов Господень. Или услышал — и не подчинился. «Господствуй над грехом, Каин!» — уговаривал Господь. Но Каин ослушался, поддался искушению зависти и убил брата своего. И мы ведь все — Каиново отродье. Авель-то погиб бездетным. А знаешь, чем для меня Россия, Москва не похожи на другие страны? Здесь зов Господень сильнее всего. Здесь все — недаром, все — всерьез. Гибель, злодейство, кровь всерьез. Но и храм, и книга, и мост через реку, и дорога в лесу, и вспаханное поле, и звон колокольный. Все всерьез. Высокий зов слышен. Видел, как Фиораванти возводил стены? Испытывал кирпичи, закалял их в огне. Так и Господь испытывает нас. Большая человечья постройка задумана у Него здесь, большой посев. И не нам увидеть конец ее. Объяснить не могу, но чувствую сильно: в такой постройке не жалко и костьми лечь в фундамент. Чтобы пшеничному зерну принести много плода, должно ему умереть в земле, учил Искупитель наш. Распахана в России земля — дело за нами.
Вот такие дебаты, любезный брат Владислав, кипят в нашем тесном кружке.
А что думаете Вы? Тревожит ли Вас мысль о переменах на литовском престоле? Король Казимир уже немолод. Кого из его сыновей ваши вельможи выберут королем? Пройдет ли эта смена мирно или опять разразится междоусобная война?
Кстати, доводилось ли Вам читать трактат бессмертного Данте Алигьери «О монархии»? Правда, эта книга была в свое время сожжена по папскому указу. Правоверному католику ее читать не положено. Да и достать нелегко. Но здесь, в итальянской колонии, она имеется. Данте там необычайно красочно и убедительно расписывает преимущества единовластия. Но его можно понять: ведь именно политические раздоры, порожденные республиканским правлением во Флоренции, превратили его в изгнанника до конца жизни. Монарх, описанный им, — это какой-то непогрешимый, идеальный человек, почти ангел. Данте не довелось пожить под властью какого-нибудь Дракулы, которых в тогдашней Италии было великое множество. Правда, многих из них он описал в «Божественной комедии» и разместил по соответствующим кругам ада.
В России последним оплотом народного правления остается Псков. Однако внешние угрозы со стороны Ливонии, Ордена и Литвы, как мы видим, все чаще и чаще заставляют эту республику прибегать к помощи Москвы. Вряд ли такое положение может длиться бесконечно.
Из печальных новостей: тихо и незаметно скончался Аристотель Фиораванти. Умер в своей постели, в своем доме. Его племянник и приемный сын Андреа вернулся в Москву весной, был при нем. Он привез из Италии письма, новости, гравюры с новых работ молодых знаменитостей. Когда я последний раз навещал старого мастера, он с волнением называл имена Боттичелли, Микеланджело, Леонардо, показывал копии с их картин.
Отпевание и похороны прошли очень скромно, в итальянском квартале, на левом берегу Москвы-реки. Великий князь, видимо, не мог простить своему строителю его попытки вернуться на родину, не удостоил его никаких прощальных почестей. Русские мастера, обученные Фиораванти, уверенно управляются на Пушечном дворе. Недавно я видел отличную пищаль, отлитую ими, с красивым орнаментом и с надписью: «По велению Благословенного и Христолюбивого Великого князя Ивана Васильевича, Государя всея Руси, сделана бысть сия пищаль в лето 6993, месяца Сентября 30, в лето Господарство его 23, лил Яков».
Стреляет пищаль двухфунтовыми ядрами, которые летят с большой силой и весьма далеко. С грустью и тревогой я думаю о том, что рано или поздно одно из этих ядер может ударить в стену Вильнюса. Не дай Господь увидеть нам кровавый раздор между нашими странами — самыми могучими царствами на всем просторе от Вислы до Уральских гор.
Вести из Новгорода делаются все мрачнее с каждым месяцем. Старые друзья отца Дениса пишут ему, что от архиепископа Геннадия никому нет житья. Кто посмеет возразить ему хотя бы в малости, немедленно будет объявлен еретиком. Если сошлешься в беседе на Ветхий Завет, обзовет «жидовствующим». Оправдаться перед ним невозможно. Если неугодный ему человек будет клясться и крест целовать в том, что исповедует истинное православие точно так, как сам архиепископ, Геннадий обвинит его в запирательстве. «Это еще мессалиане и богомилы учили от всего отпираться, — говорит он. — Но от святого креста не скроетесь. Всех выведу на чистую воду!»
До сих пор митрополит и великий князь не принимали его доносы всерь-ез. Но если Геннадию удастся вовлечь других епископов и иерархов в свою истерию, в Московии могут запылать костры не хуже, чем в Испании.
На этой печальной ноте прощаюсь с Вами, любезный брат, и да сохранит Вас Господь от пастырей, подобных новгородскому архиепископу,
С. З. й
Фрау Грете Готлиб, в Мемель из Москвы, август 1486Милая, милая Грета!
Лето у нас в этом году выпало теплое и спокойное, на радость местным землепашцам и садоводам. Один за другим прокатились сельские праздники. День мученицы Акилины здесь называют «Акилиной-гречишницей» — потому что он указывает время посева гречихи. В конце июня отмечают день святого Петра его именуют «Петром-рыболовом». Рыбаки молятся ему об улове и об избавлении от бурь, складываются сообща и ставят ему большую восковую свечу в церкви. Двадцатого июля — день Ильи Громоносного. По местным поверьям, гром небесный означает проезд по небу пророка Ильи в колеснице. Оттуда он посылает огненные стрелы, которые убивают черта. Многие уверяют, что находили окаменевшие стрелы на земле. Считается, что в этот день происходит смена времен года. «На Илью до обеда — лето, а после обеда — осень», — гласит пословица. В Ильин день — начало жатвы, и поселяне накануне закалывают быков и телят, пируют и веселятся в предвкушении урожая.
Но мне в этом году сердечная горечь не позволила присоединиться к ним. Гром небесный поразил меня как раз за три дня до праздника святого Ильи.
Вот что произошло.
С утра мы занимались греческим и итальянским в покоях Елены Стефановны. Дочь великой княгини, Елена Ивановна, тоже была с нами. Помогая себе кончиком высунутого языка (точь-в-точь, как это делала ты в ее возрасте), двенадцатилетняя княжна переписывала строчки Петрарки из книги, недавно отпечатанной в Венеции и доставленной сюда итальянскими чеканщиками. Время от времени заглядывая через ее плечо, я ронял одобрительные замечания, и она краснела от удовольствия.
