Ямки для посадки ямса выкапываются в течение одного дня. Мужчины и женщины по обычаю должны выполнять эту работу натощак и, хотя у них есть железные орудия, копают ямки специальными палками из твердого дерева маалеуэ. Еще недавно кончики палок затесывали и закаляли на огне колдуны, но в настоящее время это делает сам владелец огорода. По окончании работы палки складываются среди участка, где находится маленький алтарь, сооруженный из стволов деревьев, на который приносится в жертву клык морской свиньи в раковине таредо.
Перед посадкой ямса владелец огорода приглашает колдуна, который приходит ночью и произносит предписанную формулу заклинания саженцев, затем поднимает их вверх и изрекает: «Нга оку, пусть их будет так много, как палоло!» После этого визита клубни ямса разрезают на ломтики, так же как у нас саженцы картофеля. На следующий день колдун берет ветку драцены, перевязанную вьющимся растением сато, и обходит вокруг ограды, вычерчивая над огородом драценой какие-то таинственные знаки. В этот момент подходят женщины, которые несут на головах сумки полные caженцев, и останавливаются у перелаза. Они открывают сумки, завязывая концы тесемок на голове. Подходит колдун или просто человек, знакомый с заклинаниями, и проделывает над сумками обрядовые движения драценой. Эти действия должны очистить саженцы и защитить их от высыхания или гниения. Женщины снимают с себя сумки, а колдун вынимает первый саженец, произносит над ним заклинания и осторожно кладет в ямку. То же самое он проделывает и с остальными саженцами. Уложив их все в ямки, колдун засыпает первый саженец землей, а женщины закапывают остальные. Крупные саженцы сажают в расчете на плодоношение, а для мелких оставляют место на скверике и предназначают для духа-опекуна семьи или для летучей змеи. На скверике складывают также молодые арековые орехи, которые затем сажают в землю.
Опорожнив сумки, каждая из женщин, участвующих в посадке ямса, произносит: «Моя сумка принадлежит всем, я хочу пить!» Эти слова служат сигналом для хозяина, который взбирается на кокосовую пальму и срывает с нее неспелый орех. Все по очереди пьют сок. Следует пир, организуемый по старому обычаю. Ломтики ямса кладут на доску и прикрывают листьями, на них помещают горячие камни, которые поливают водой, и сразу же кладут еще слой листьев. Ямс варится на пару. Такой способ приготовления пищи называется на Улаве ку.
Вернувшись однажды с огородов, я застала отца в отвратительном настроении. Даже Анджей забился куда-то в угол. Папа злился, клял каких-то женщин, а мне велел немедленно укладываться. Потом он позвал Анджея, приказал ему заказать у Оху Сеу большие морские лодки, одновременно ругая на чем свет стоит всех китайцев, и особенно изысканного Си Ян-цзи, за безответственность. Лишь через некоторое время, когда папа немного остыл и успокоился, я узнала, что он был так взволнован появлением небольшой группы представителей какой-то секты, вознамерившейся обратить в христианство язычников в О’у. Они прибыли из Ахни совершенно неожиданно, без всякого предупреждения, и, блуждая по опустевшему селению, наткнулись на какого-то малыша, который, увидев перед собою европейцев и не понимая их вопросов, указал на наш домик. Если бы миссионеры были мужчинами, отец, вероятнее всего, принял бы гостей и дал им исчерпывающие пояснения, но, к сожалению, группа состояла только из одного мужчины и двух полнотелых женщин, которые при виде белых мужчин, прикрывающих наготу скудными плавками, сперва словно остолбенели, затем пронзительно вскрикнули, отшатнулись, прикрыли глаза руками и в конце концов бессильно опустились на скамейку, стоящую под развесистым манговым деревом. Папа утверждал, что на скамейке долгое время слышался плач, а Анджей доказывал, что обе матроны попросту давились со смеха. Единственный мужчина в этой группе, по всей вероятности администратор миссии, старался успокоить своих подопечных, объясняясь с ними на каком-то малопонятном диалекте, из чего Анджей заключил, что миссионеры — малообразованные люди.
Старшая из женщин поднялась наконец со скамейки и, обращаясь к папе, патетическим тоном произнесла проповедь, в которой, по словам Анджея, грозила профессору вечными муками, утверждая, что несчастного будут жарить в смоле, так как он обнажает свое грешное тело и подает дурной пример неискушенной молодежи (тут, как утверждает Анджей, она нежно взглянула на него!)
Папа слушал эту проповедь вначале в крайнем изумлении, затем со все возрастающим нетерпением и даже гневом. Потом он схватил с ящика старинную, с красивой резьбой по твердому дереву, боевую палицу, взмахнул ею над головой и… как подобает воину, с громким криком ринулся на болтливого противника. Администратор и младшая из женщин тотчас же скрылись за деревьями, а разгневанная матрона, увидев приближавшегося к ней сурового воина, остановилась на полуслове и вытаращила глаза. Тут что-то заклокотало у нее в горле, а затем, как спугнутый мегапод, она кинулась наутек. Ноги ее запутались в длинной юбке, видно, она споткнулась о какую-то палку или камень… Во всяком случае миссионерша всей тяжестью своей массивной фигуры грузно свалилась на землю, юбка ее вздулась как воздушный шар и опустилась на спину… открывая во всей их природной пышности крупные бедра и совершенно обнаженные полушария обеих огромных ягодиц.
Зрелище было таким неожиданным и комичным, что Анджей прыснул со смеху, а отец остановился как вкопанный, оперся обеими руками на палицу и в немом удивлении глядел некоторое время на открывшиеся перед ним «женские прелести». Затем он процедил сквозь зубы какое-то нецензурное слово, сплюнул со злости и отвращения и вернулся в дом. Как только профессор удалился с поля боя, тотчас же показались администратор и его спутница. Подбежав к поверженной матроне, они прикрыли ее наготу юбкой и после долгих безуспешных усилий подняли ее наконец на ноги.
Миссионеры ушли, вероятно, глубоко оскорбленные, а в доме, по словам Анджея, начался ад. Отец сыпал проклятиями на всех знакомых ему языках мира и доказывал, что нет больше смысла оставаться на Улаве, так как миссионеры отравят нам жизнь. Они совершенно изменят облик О’у, островитян облачат в костюмы, прикрывающие их тела с головы до пят, в результате чего аборигены начнут простужаться. Легочные болезни увеличат число и без того многочисленных тропических недугов, которыми страдает местное население. Исчезнут старинные обычаи и верования, колдовство и заклинания, обряды посвящения молодежи, традиционная посадка клубнеплодов. Мужчины перестанут ловить рыбу, а женщины — ежедневно купаться, так как начнут стыдиться собственного тела. Под европейскими тряпками при местной жаре они будут обливаться потом и находить у себя разных назойливых насекомых. Бесповоротно исчезнут чудесные украшения из раковин, как это уже случилось во многих селениях, где прочно обосновались белые миссионеры, и канут в прошлое уничтоженные религиозными фанатиками следы старинных, неизвестных нам культур, названных этими ретроградами «деяниями сатаны». «Разумеется, — гремел профессор, — среди сотен религиозных сект и их миссионеров немного найдется таких умных и терпимых людей, как пастор Фокс, которые, знакомя местных жителей с основами христианства, в то же время сохраняют культурные ценности своей паствы. Прибытие в О’у женщин, призванных обращать в христианство добродушных жителей селения, не сулит ничего хорошего».
