которую чувствовала она сквозь закрытые веки,
которой отзывалась обласканное ночью тело,
которой полнилась ожившая душа.
Мгновение истекло, истаяло кратким мигом. Нежность пронзила сердце насквозь. Кончилась свобода и независимость. Началось рабство.
Хватило сил на глупую эпатажную фразу:
— У меня давно не было мужчины, я голодная и похотливая.
— Значит, на моем месте мог быть любой другой? — испугался Круглов.
Испуг довершил дело.
— Конечно, — Лера улыбнулась счастливо, признавая полную безоговорочную капитуляцию, и обвила шею Круглова руками. — Любой другой в кого бы я влюбилась.
Круглов
— Лера, отстань, — взмолился Круглов. — Сколько можно меня мучить?
За окном ночь. Люди добрые спят. Или занимаются любовью. А его допрашивают. С пристрастием. И старанием.
— Посмотри на себя, лицо разбито, синяк на ноге, — в ласковом укоре звучит лязг стального капкана. Разговор продолжается второй час. Круглов держится из последних сил. Еще никогда ему не хотелось так сильно стать предателем.
Лера лежит у него на плече, нежно поглаживает волоски на груди, воркует:
— Ну, мой хороший; ну, мой, миленький; ну, пожалуйста, расскажи мне все…
От каждого «мой» Круглов замирает от счастья.
Лера сто раз сказала «мой» и сто раз у него от счастья оборвалось сердце.
— Если ты меня любишь, то не будешь скрывать правду…
Круглов тяжко вздыхает. Странная вещь — женская логика. Каким образом связаны любовь и чистосердечное признание?
— Я ведь от тебя ничего не таю…
Он трижды расспрашивал Леру про полковника. И трижды она повторила одно и тоже. Ни одной оговорки, ни грамма смущения. Что с того? Круглов все равно мучался ревностью. На месте нынешнего, липового полковника завтра мог оказаться настоящий инженер или менеджер. Бывшие уголовники мало кому нужны. Они — специфический товар. На любителя.
— Я устала тебя убеждать, — обращаясь к горбику кадыка, вела дальше Лера, — я не виновата, что влюбилась в тебя. Так получилось. Почему ты не хочешь мне верить?
— Я никогда никому не верил, — Круглов попытался, в который раз объясниться, — у меня привычки такой нет.
— Но ведь я тебе сразу поверила, — продолжается торг, — и ты мне поверь. Когда люди любят друг друга, они друг другу верят…
Когда люди любят друг друга, они друг другу верят! Жизнь, голосом любимой женщиной, диктовала новые правила.
— Неужели мужья всегда говорят женам правду о себе? — спросил Круглов.
— Конечно, говорят, — сообщила новость Лера. — В крайнем случае, врут. Но молчат и принципиально не пускают в свою жизнь только те, кто категорически не приемлет своих женщин.
— И жены откровенны с мужьями?
— Очень редко.
— Почему?
— По качану, — рассмеялась Лера.
Круглов прижался губами к русой макушке, задумался: сможет ли он когда-нибудь открыться Лере? Нет, все протестовало против этого.
— Ты боишься, что, узнав плохое, я разлюблю тебя?
— Возможно.
— А ты не бойся…
Удивительные существа женщины.
Спрашивают: «Ты боишься, что, узнав плохое, я разлюблю тебя?»
Отвечаешь: «Возможно» и ожидаешь уверений: нет, не разлюблю.
Ожидаешь клятв, обещаний, зароков. Получаешь указание: не бойся…
Круглов горько вздохнул. Мало женщинам властвовать над мужскими телами и умами, желаниями и волей. Они лезут в душу. Взламывают замки и запоры, забираются в щели и норы, утверждаются силой и хитростью. Зачем? Зачем им душа? Зачем Лере его правда? Неужели своей не хватает? Из чужой правды кафтан не сошьешь и суп не сваришь. К ране чужую правду не приложишь. Подружке до получки не одолжишь. Зачем тогда насиловать человека, выворачивать на изнанку, ломать устоявшееся представление о жизни?
— Ты хоть понимаешь, что мне надо привыкнуть к тебе? Я тебя боюсь, любви твоей боюсь, своей любви боюсь до ужаса, боюсь тебя потерять… — попробовал он обосновать свое молчание. И почувствовал, как от каждого «боюсь» Лера в его объятиях замирает от счастья.
— Спи, моя хорошая. Спи, моя милая… — сказал Круглов нежно, он готов был сто раз сказать «боюсь», чтобы сто раз почувствовать ее восторг.
«С каким презрением Круглов тогда на меня смотрел…» — Осин поджал губы и произнес сердито:
— Каждый должен заниматься своим делом. За глупость и самоуверенность приходится платить. Я потратил на самодеятельность полтысячи баксов, но так ничего и не выяснил.
«Я не желаю быть посмешищем, — думал Осин сердито. — Я не позволю всякой шушере издеваться над собой. Я достоин того, чтобы обо мне позаботился лучший в городе адвокат».
— Дай-ка, я еще разочек взгляну на портрет! — Глеб Михайлович потянулся к рисунку, на котором был изображен Дмитрий. Посмотрел внимательно. Сначала через очки, после — без них, отодвинув листок на расстояние вытянутой руки.
— Ты точно не знаешь его?
— Нет. Уверен в этом на сто процентов, — заметил Виктор.
— Тем ни менее он вас искренне ненавидит, — поддел Глеб.
— По мнению уголовника Круглова Дмитрий изображает ненависть. Он скрывает от причину мести, ничего не делает сам, скупо и вымерено платит за работу. Такой подход свойственен посреднику, а не человеку, одолеваемому страстями.
— Люди — разные. Но определенная логика в этом есть, — согласился Глеб Михайлович. — Твой уголовник — умный парень.
— Я тоже так думаю, — не промолчал Глеб.
— Мне кажется, и Круглов разделяет это мнение, что Дмитрий — еще один наемник. А вот наниматель его, уже действительно, близкий мне человек. Судя по прицельной меткости ударов, он либо член семьи, либо вхож в нее. В крайнем случае, очень хорошо знаком с кем-то из родных или друзей.
— Кого же мы включим в почетный список? — Глеб приготовился записывать.
— Галина, Роман, Игорь, Люда, Круль, Нина, — выдал давнюю заготовку Осин.
— А Вера Васильевна и я? — поинтересовался Глеб Михайлович. — Для полноты картины.
Осин пожал плечами:
— Бабушка не стала бы тратить на меня время и силы.
Старый Полищук невозмутимо напомнил:
— Но вы разочаровали бедную женщину.
— Нельзя разочаровать того, кто не был очарован, — сказал Виктор. — Бабка меня терпела и только. По большому счету мы с ней квиты. Она проиграла свою битву за отца. Я — за нее. Баш на баш. Не дружественная ничья.
Старый Полищук неохотно кивнул:
— Твоя проницательность делает тебе честь. Петр, единственный, не подчинился Вере. И совершенно напрасно. Мог прожить долгую и хорошую жизнь. Вера желала ему только добра.
— Добрыми намерениями вымощена дорога в ад.
Глеб Михайлович меряя Виктора осуждающим взглядом, уверил:
— К твоему аду Вера Васильевна отношения не имеет. Хотя бы потому, что не стала бы требовать денег. На том свете сто тысяч ей ни к чему. А на этом она дама обеспеченная.
— Я исключил кандидатуру бабушки. Она бы не снизошла до мести. Захоти она меня наказать — прогнала к чертовой матери и весь сказ.
— Следующая кандидатура — я! — Глеб Михайлович скромно опустил очи долу.
— У вас нет достойного мотива для мести, — сказал Виктор. — Вы меня, конечно, недолюбливаете. Но не до такой степени, чтобы тратить на меня свое дорогое время. К тому же, с вашим деятельным характером заводить двухлетнюю канитель…сомневаюсь. Вдобавок между нами нет личных отношений и, следовательно, нет повода для серьезного конфликта. Для столь изощренной мести мы недостаточно близки.
— Спорить не буду. В чем-то ты прав. Хорошо, а чем Круль — не наш мистер X?
— У Андрея есть повод и желание. Он бы с удовольствием подставил мне ножку. Однако он патологически нерешителен, не обладает даже десятой доли фантазии, которую проявил мой враг и пожалел бы деньги, необходимые для организации процесса.
— Нина Круль?
— О, Нинель — дама буйного темперамента, редкая выдумщица и известная интриганка. Но она вечно сидит без денег. Круль даже продукты покупает сам. При всем желании Нина не потратила бы на меня тысячи долларов. Для нее это нереальная сумма.
— Роман Алеексев?
— Этот с радостью бы уничтожил меня, при условии, что Галя ничего не узнает. В противном случае: если он окажется подлецом, я — страдальцем, только Богу известно, что сотворит Галина. Бросится спасать меня или воспользуется возможностью и расквитается.
Глеб Полищук кивнул согласно и спросил.
— Как вы оцениваете кандидатуру самой Галины Леонидовны?
Осин отрицательно покачал головой. Его пальцы нервно теребили край свитера.
— Ни как. Галка многое от меня вытерпела, и все же я уверен: она меня любит, и вредить исподтишка не станет.
— Игорь и Людмила Осины вас тоже любят?
— Нет. Я им как бельмо на глазу. Паршивая овца в элитном стаде. Но зачем усугублять положение и делать из разгильдяя и бабника параноика и психопата? Нам ведь придется жить в одном доме. Делить кров. Терпеть друг друга. Игорь и Люда реально заинтересованы в моем адекватном поведении.
