сделал шаг вперед. Он ничего не понимал, и терялся в догадках, для чего его вызвали сюда.
— О Халид! — громким, хорошо поставленным голосом спросил первый муэдзин ислама. — Давал ли ты аль-Аш’асу 10 000 дирхамов из своего собственного кармана или из военной добычи?
— Чего? — выпучил глаза Халид ибн аль-Валид и замолчал, медленно наливаясь кровью.
Он явно не ждал такого. Он думал, что объявят новый поход, и уже приготовил предложения по будущим путям наступления. Но он совершенно точно не мог представить себе, что ему суждено пережить такой позор. Собравшиеся мусульмане тоже были поражены до глубины души, и по рядам людей покатился недобрый гул. Тут многие знали, что независимый без меры полководец не слишком ладит с халифом правоверных, и этот холодок между ними пробежал отнюдь не вчера. Халид так и не сказал ничего. Он просто не мог подобрать правильных слов, а потому Билал спустился с возвышения, на котором сидел, снял с Халида его собственный тюрбан, распустил его и связал ему руки, словно вору. Шум в рядах нарастал, послышались негодующие крики, но Билал не обращал на них ни малейшего внимания. Он выступал проводником воли повелителя правоверных.
— Смирись! — сказал он.- Так повелел сам халиф Умар ибн аль-Хаттаб.
Собрание молчало, перекатывая по рядам волны гнева, который был готов вот-вот прорваться наружу.
— Отвечай на вопрос! — громко спросил Билал. — Давал ли ты аль-Аш’асу 10 000 дирхамов из своего собственного кармана или из военной добычи?
— Из собственного кармана, — выдавил, наконец, Халид, который до сих пор не мог осознать, что всё это происходит с ним наяву.
Билал спокойно встал, освободил ему руки и повязал тюрбан. И все присутствующие гадали, пытаясь понять, что является более унизительным — то, что величайшего полководца связали его собственным головным убором, или то, что этот самый убор таким образом поместили на свое законное место.
— Мы слушаемся и повинуемся нашим правителям, — нравоучительно сказал Билал, возвращаясь на свое место. — Мы почитаем их и служим им. — Муэдзин снова повысил голос. — Слушайте, люди, волю повелителя правоверных. Он сказал: «Я сместил Халида не из-за того, что сердился на него, и не из-за того, что он совершил какой-либо недостойный поступок, а из-за того, что люди прославляли его и становились на дурной путь. Я боялся, что люди начнут полагаться на него, а не на Аллаха милостивого. Я хочу, чтобы они знали, что все в руках Аллаха и что в стране не должно быть беды».
— Суд окончен! Идите с миром! — сказал Абу Убайда, и мусульмане разбрелись, так и не понимая, чем все это закончилось.
— Ты пожертвуешь половину своего имущества в казну уммы, Халид, — спокойно сказал муэдзин Пророка, — раз у тебя его так много, что ты раздаешь его направо и налево. Исполнение этого решения возлагается на тебя, Абу Убайда. Ты пересчитаешь и оценишь все, чем он владеет.
И Билал ибн Рабах удалился в свой шатер, оставив полководцев наедине друг с другом. Халид долго смотрел на товарища, а потом спросил.
— Аллах да смилостивится над тобой, — горько сказал он. — Почему ты так поступил со мной? Ты скрыл от меня то, что мне следовало бы знать раньше.
— Именем Аллаха, я знал, что это причинит тебе боль. Я никогда бы не стал причинять тебе боль, если бы это зависело от меня, — грустно ответил Абу Убайда(1).
— Ну, что ж! Половину, так половину, — зло усмехнулся Халид. — У меня десять пар туфель. Сделай милость, забери все левые и отошли в Медину. Пусть наш халиф порадуется, как тщательно ты выполнил его распоряжение.
Он развернулся и вышел, а Надир, который стоял у входа и слышал всё, что было сказано, погрузился в глубокие раздумья. Он говорил сам с собой.
— К демонам пекла это все! В Синд! Как только подует попутный ветер, я отплываю в Синд! Там меня хрен кто достанет. Я скормлю рыбам любую сволочь, что приедет пересчитывать мои деньги. И жертвовать теперь я буду ровно столько, сколько положено, и не дирхамом больше. Вдруг, кто-то посчитает, что я тоже стал слишком богат!
1 Диалоги цитируются по ат-Табари. История с отсылкой в Медину половины туфель Халида ибн аль-Валида признается достоверной не всеми авторами. Но, тем не менее, это вполне могло быть сделано как проявление несогласия Абу Убайды с этим решением. А Абу Убайда был с ним совершенно точно не согласен, и в этом сходятся все авторы.
Глава 19
Октябрь 638 года. Братислава.
Дороги! Старые римские дороги! Это чудо инженерной мысли уцелело на протяжении многих миль, засыпанное землей. Кое-где они были разрушены корнями деревьев, а кое-где и вовсе оказались растащены рачительными крестьянами на свои постройки. Одна из таких дорог начиналась прямо в баварской Ратисбоне, шла в город Батава Кастра, именуемый сейчас Новгородом, заходила в мораванскую Вену, а оттуда тянулась по правому берегу Дуная до самой Дакии, повторяя все изгибы речного русла. В Новгороде мастер, выписанный давным-давно из Константинополя, уже построил каменный мост, благо Дунай был там очень узок. Но вот теперь он взялся на второй, который соединит центр Братиславы с левым берегом могучей реки, к вящему удивлению словен и авар, которым все происходящее казалось каким-то немыслимым чудом. Да и для купцов из земель ромеев это тоже было чудом, ведь последним, кто смог обуздать Дунай, был великий император Траян. И это заставляло знающих людей задуматься о многом.
Уже стояли выложенные острые опоры, которые должны будут противостоять ледоходу, явлению, незнакомому рекам Испании и Италии. Пуццолану, вулканический пепел, превращавший известь в римский бетон, привозили из-под Неаполя и с острова Кизик, что в Мраморном море. И это были первые мосты, построенные в Европе за немыслимо долгое время. Уже лет двести пятьдесят никто не замахивался на подобное, у императоров просто не было таких денег. Да и нужды в новых мостах тоже не было, ведь римские дороги одинаково хорошо служили как наступающим легионам, так и ордам варваров, которые были очень благодарны противной стороне за такое удобство. Никто не ожидал ничего подобного, но факт остается фактом. Именно хорошие дороги помогли когда-то варварам проникнуть вглубь империи в рекордно быстрые сроки.
А вот князю Самославу было плевать на возможное вторжение. Он был твердо настроен связать всю страну сетью дорог и мостов,