Если бы Роланд и Жан фон Лейден жили в то время, когда люди еще были дикими, то их можно было бы поставить вровень с Осирисом[163]. В наши же времена Осирис уже был бы не в почете.
Кроме того, мне хотелось бы сделать замечание о Гиероне и Сиракузах, которых Макиавелли представляет в качестве примера тем, кто взошел на престол с помощью своих друзей и их воинской силы. Гиерон отказался от услуг своих соратников и солдат, много сделавших ради успеха его предприятия, и принял на их места новых друзей и других солдат. Я считаю вопреки Макиавелли и прочим, что Гиеронова политическая наука была негодной и что было бы гораздо разумнее доверить себя тому народу, храбрость которого испытана, и тем соратникам, верность которых проверена, нежели неизвестным, в которых еще нет уверенности.
Впрочем, хочу я заметить еще и то, что с разными именами, которые использует Макиавелли, необходимо поступать бережно. Никто не должен быть введен ими в заблуждение, ибо от этого может пострадать добродетель. Злодеяние – вот единственный ключ, который помогает нам разобраться в неясных местах сочинения Макиавелли. Так, например, итальянцы называют музыку и землемерие la virtù[164], у Макиавелли же это слово употребляется неверно.
Вообще же, как мне кажется, в конце этой главы стоит сделать вывод о том, что лишь в тех случаях частная особа может возвыситься до королевского достоинства, если она рождена в выборном королевстве либо же если она свое отечество освободит от опасности.
Собесский в Польше, Густав Ваза в Швеции и Антонин в Риме являют именно такие примеры[165]. Цезарь же Борджиа является примером только для Макиавелли. К числу же моих героев следует отнести Марка Аврелия.
Глава VII
Как должно управлять завоеванным государством
Если сравнить Фенелонова принца[166] с Макиавеллиевым государем, то в первом можно найти благодушие, справедливость и все остальные добродетели, и кажется, что он один из самых чистых духов, мудрости которых, как считается, поручена забота об управлении всем светом. В противоположность этому, в Макиавеллиевом государе мы находим злодеяния, неверность и все неистовства. Одним словом, он является чудовищем, которого и сама Геенна с трудом могла бы произвести.
Когда читаем Фенелонова «Телемака», то кажется, будто мы приближаемся к чему-то ангельскому, но если читать о государе Макиавелли, то кажется, что мы тем самым приближаемся к дьявольскому.
Цезарь Борджиа, или герцог Валентино, считается примером, в соответствии с которым Макиавелли изображает своего государя. При этом флорентиец столь бесстыден, что представляет Цезаря как пример для тех, кто прославился с помощью своих друзей или их оружия.
Поэтому я почел необходимым познакомиться с Цезарем Борджиа подробнее, чтобы иметь точное представление и об этом герое, и о восхваляющем его ораторе. Нет ни одного злодеяния, которого бы Борджиа не совершил. Борджиа велел убить своего брата в присутствии своей сестры, он приказал казнить папских швейцарцев[167] для того, чтобы отомстить тем из них, которые разозлили его мать; он, утоляя свою корысть, отобрал у кардиналов все их владения, он лишил законного имения герцога Урбинского, он повелел казнить бесчеловечного своего слугу д’Орко, он сжил со света с помощью гнуснейшей измены нескольких принцев в Сенегалии, которые, как он считал, стояли на пути его корыстолюбия; он повелел утопить одну знатную венецианку, которой овладел по своей прихоти, и сколь многие еще злодеяния были исполнены по его повелению[168]! Но кто может перечислить все его злодеяния? Вот тот самый человек, которого Макиавелли ставит в пример всем великим мужам и героям, считая его жизнь достойной быть образцом всем тем, кто с помощью удачи прославился в свете!
Однако я намерен опровергнуть Макиавелли еще более верным способом, чтобы те, кто придерживается одних с ним мыслей, не могли себе отыскать никакого убежища и не могли защитить свою злонамеренность. Цезарь Борджиа создавал основания для своего величия, нападая на итальянских князей. Если я, говорил он, желаю воспользоваться имуществом своих соседей, то необходимо их ослабить, но чтобы их обессилить, необходимо посеять между ними вражду. Вот какова логика злобного духа!
Борджиа, желая приобрести себе опору, старался склонить Александра VI к разрушению брачного союза Людовика XII, чтоб воспользоваться затем его помощью. Таким образом те, кто примером своим должен был исправить весь мир, часто употребляли небесную выгоду для прикрытия своего корыстолюбия. Таким образом многие политики, помышляя о собственной пользе, притворялись, будто они действуют по велению небес. Если бракосочетание Людовика XII было такого рода, что его следовало запретить, то Папе, при его положении, следовало это сделать, но если с тем бракосочетанием все было в порядке, тогда главе Римской церкви не следовало беспокоиться…[169]
Однако мы не желаем больше говорить о пороках Борджиа и перечислять его подлости, ибо они могут быть выданы за подлинные благодеяния. Борджиа хотел уничтожить некоторых князей: Урбино, Вителлоцо, Оливеротто да Фермо и других дворов; при этом Макиавелли утверждает, что он совершил это весьма проворно, что Цезарю удалось подговорить тех прибыть в город Сенегалию, где он самым изменническим образом и велел их казнить. Верность людей употреблять во зло им же, совершать коварные поступки и быть клятвопреступником – вот что называет учитель бездельников рассудительностью. Но я спрашиваю, считается ли рассудительностью способность показать, каким образом можно стать клятвопреступником? Если ты сам нарушаешь клятву и присягу, то как можно тебе иметь верных граждан? Если ты подаешь пример к измене, то и сам страшись предательства; если ты служишь примером тайного убийства, то и сам остерегайся кровожадных рук своих учеников. Борджиа поставил бесчеловечного д’Орко градоначальником Романьи, чтобы тот искоренил беспорядки. Таким образом Борджиа наказывал других за меньшие проступки, чем он совершал сам. Этот самый лютый из грабителей, коварнейший из клятвопреступников, свирепейший из тайных убийц и позорнейший из отравителей осуждал некоторых бездельников к страшнейшим наказаниям за то, что они только в некоторых случаях, и то в небольшой степени, следовали характеру нового своего государя. Польский король[170], кончина которого причинила много беспокойства в Европе, поступал намного благороднее его даже против своих саксонских подданных.
По саксонским законам, каждого прелюбодея надлежало предавать смерти. Я не намерен здесь исследовать причины принятия этого варварского закона, который можно связывать больше с итальянскою ревностью, нежели с немецким терпением. Август же имел обязанность подписывать все смертные приговоры. Однако он, чувствуя побуждения любви и человечности, даровал однажды преступнику жизнь, отменив этот строгой закон, который негласно приговаривал к смерти и его самого[171]. Поступок этого короля показывал его человечность, но Цезарь Борджиа никого не наказывал иначе чем как лютый тиран. Именно он повелел бесчеловечного д’Орко, столь ревностно проводившего его политику, изрубить в куски, чтобы благодаря этому понравиться народу. В нем он наказал орудие своих собственных злодеяний. Тягость бесчеловечности наиболее несносна тогда, когда тиран желает облечь ее в невинность и когда угнетение осуществляется под видом закона. Но поскольку предосторожность Борджиа предусматривала и возможность смерти папы римского, его отца, то он начал истреблять всех тех, у кого тот отнял имущество, чтобы новый папа не мог использовать против него обиженных людей.
Видите, как от одного порока он стремится к другому; для удовлетворения потребностей нужны деньги, но чтобы их получить, необходимо грабить, а чтобы безопаснее воспользоваться награбленным, следует истреблять владельцев этого имущества. Вот умозаключения разбойников! Борджиа, для того чтобы отравить ядом некоторых кардиналов, велел их всех пригласить к своему отцу на угощение. Папа и он сам из незнания схватились за ядовитый напиток, отчего Александр VI тогда же скончался, Борджиа же остался в живых – для того, чтобы окончить свою злосчастную жизнь, как обыкновенно ее завершают отравители и тайные убийцы[172].
Видите, какие остроумие, проворство и добродетель восхваляет Макиавелли! Боссюэ, Флетчер и Плиний не могли выше возвысить своих героев[173], чем Макиавелли восхвалил Цезаря Борджиа. Если бы это была только похвала или риторическая фигура, то его можно было бы похвалить за остроумие, но следовало бы гнушаться его выбора. Однако он имел в виду нечто совсем иное, ибо книга его является книгой политической, которая сохранилась и для потомства. Она представляет собой труд, в котором Макиавелли столь бесстыден, что даже самому гнуснейшему извергу, из всех порожденных Геенною, он воздает хвалы, – а ведь это означает не что иное, как подвержение себя ненависти всего рода человеческого.
