как-нибудь.
Уж не знаю, насколько обесточенным звучит мой голос, но отец пресекает поток суровых фраз, выдерживая небольшую паузу.
— У тебя все в порядке? — вдруг выдает он настороженно.
— Нет, — сам от себя не ожидаю, но меня прорывает. — У меня жена в больнице. Ей делают операцию на сердце. А еще кесарево. Сразу две сложных операции, которые были запланированы, но вышли экстренными. Так что мне сейчас наплевать на твои претензии. Как-нибудь в другой раз, — огрызаюсь я по привычке.
— Погоди-погоди! Жена? Какая жена?! Какая оп-перация?! — изумляется отец.
— Объяснять долго. Да и тебе плевать. Так что извини, я распинаться не намерен.
— Акрам, ты женился?!
Представляю, как побагровел отец, как капли холодного пота выступили на его лбу, но мне нет до этого дела. Разговор будит во мне злость, вновь вселяя силы и уверенность. Мы с девчонками выстоим. Зорина у меня сильная. У нас с отцом много общего на самом деле, даже больше, чем мне бы хотелось. И раз Зоря такого, как я, выносит, значит, сила ее несгибаемая. Она выстоит. Выстоит. Выстоит!!!
— Да, — отрезаю я.
— На Зорине?
— Угадал.
— Когда?!
— Сегодня.
— Ты нас с матерью даже не пригласил на свадьбу?
— Ты слишком заинтересован другими проблемами, отец. Объяснять что-то нет желания.
— Я не понимаю. Невесту со свадьбы увезли на операционный стол? Какие плановые операции?! Что у тебя происходит там?
— Поверь. Тебе будет неинтересно.
— Акрам, объясни хоть что-то!
Я равнодушно смотрю на кошку, запрыгнувшую на капот. Бесстрашная какая. Смелая. Даже кошка не боится. А я боюсь.
Так боюсь остаться без них… без нее…
Я кратко передаю отцу суть того, что у меня «происходит там». Не подбирая слова, рассказываю и о дочери, и о проблемах Зорины. И о том, что мой ребенок теперь какое-то время будет лежать в реанимации, а я — надеяться на лучшее.
— Так что я жду, — обрываю свою речь.
— Какая больница?
Коротко отвечаю и отключаюсь. Проверяю, сколько прошло времени.
Мало. Очень мало.
Как же медленно секунды перетекают в минуты. Я бесконечно пожираю взглядом циферблат, заклиная стрелки ускориться, но быстрее от этого время течь не начинает.
Уже и двадцать минут прошли. И тридцать. И сорок. Я вдруг вспоминаю о том, что надо отнести вещи Зорины. В машине осталась сумка и телефон. У меня здесь была зарядка! И переходник где-то валялся. На всякий случай. Так… где же он.
Надо бы все это Зоре оставить на всякий случай.
Есть! Нашел. Пойду отнесу.
Протягиваю все женщине в белом халате, сидящей за большим письменным столом. Уточняю, закончилась ли операция, но никакой информации пока нет.
— Вы вещи в пакет сложите, подпишите, чтобы не затерялись. Уверены, что сумку-то оставляете?
— А что, не надо?
— Лучше потом принести, если честно.
Я всматриваюсь в ее хмурое худое лицо, в уставшие, слегка раскрасневшиеся глаза.
Забираю передачку обратно. Действительно. Что-то я погорячился.
Какое-то время стою внутри. Ничего. Хочется головой об стенку побиться. А толку-то.
Я вновь спрашиваю о длительности операций. И снова полирую взглядом циферблат на запястье.
Неутешительно.
Обратно возвращаюсь с поникшими плечами. С каждым шагом напряжение становится еще сильнее. И с каждым — невыносимее.
Слепым взором наталкиваюсь на машину отца и улавливаю, как знакомая фигура выбирается из салона.
— Ну что, сын? Есть новости? — взволнованно интересуется отец. Его встревоженное лицо красноречиво сообщает о том, что отец действительно очень переживает. И главное, примчался же.
— Да уже вот-вот должны закончить. А все никак.
— Подождем, значит, еще. Может, помощь нужна какая-то?
— Да какая уж тут помощь…
— Акрам. Можно поподробнее? Давно вы узнали?
Сто лет мы с отцом так не общались, я не облегчал душу, не рассказывал о том, что действительно беспокоит. В противовес привычному противостоянию и борьбе характеров, наш диалог выходит размеренным, откровенным. С надрывом. Отец слушает участливо, вклинивается изредка, пытаясь не перебивать. Уточняет что-то.
И я отзываюсь: поддерживаю его интерес, отвечаю на вопросы. С осторожностью и непривычкой. Делюсь сокровенным.
Вспоминаю, как меня трясло, когда Зорина сказала, что ей плохо и больно. Как дрожали руки, когда ее забирали врачи.
Таких заветных минут откровенности у нас отцом не было, пожалуй, никогда.
— Ты маме не рассказывал? — спрашиваю отца.
— Нет, никому. Это же твое дело. Раз раньше не поставил нас в известность, значит, так посчитал нужным. Гелена в курсе?
— Конечно! — откликаюсь я с чувством, отец хмурится. — Она помогала, советовала, поддерживала.
— Молодец дочка… — одобрительно кивает отец. — Акрам, матери когда планируешь рассказать?
— Пока не знаю. Я сейчас в себя приду, потом уже.
— Решился, значит… — тихо проговаривает отец. — Женился.
— Да. Я ее люблю.
— Любовь не всегда дарует счастье, сын.
— Ой, да ты-то откуда знаешь, — отмахиваюсь я небрежно.
— А ты считаешь, я никогда не любил?
— Это очевидно. Тебе ли размышлять о счастье в браке.
— Когда любит только один из супругов, а другой — нет, счастья никогда не наступает. Поэтому всегда лучше, когда любят тебя. А ты позволяешь себя любить.
Меня настораживают эти слова. И у меня вырывается непроизвольное:
— Имеешь в виду себя и маму? Она тебя всегда любила, а ты ее — нет, поэтому вы оба несчастны?
— Нет, сын. Тяжело любить женщину, осознавая, что ты ей никогда не был нужен по-настоящему. Но любить так сильно, что жизни без нее нет. И отпустить не готов. И держать рядом бесполезно.
