Я был целиком согласен с этой мыслью, более того – сам же первым и высказал её, во время обсуждения предстоящей миссии. И всё же струйка холодного пота пробежала между лопаток: «что ты делаешь, совсем спятил? Лезешь в адское пекло, тащишь туда своего сына и его семнадцатилетнего приятеля, которые по твоему примеру наплевали на средства защиты, за исключением очков-консервов с затемнёнными стёклами да пилотских курток-кожанок? Безумие, да – но, разве всё, что происходило с нами в течение последних трёх лет, не есть самое настоящие безумие?.."
Пусть. Пусть безумие, думал я, шагая вслед за Корфом по длинному коридору, ведущему в лабораторию. Так или иначе, томительное ожидание закончиться. Сегодня. Прямо сейчас.
Железные петли скрипнули, дверь (толстенная, из потемневших дубовых досок с железными скрепами) отворилась, и лаборант посторонился, пропуская нас внутрь.
Из дневника мичмана
Ивана Семёнова.
«... – Вы уж там того… осторожнее. – сказал Георгий и крепко сжал мою ладонь. Рукопожатие цесаревича было крепким, он и раньше упорно тренировал обе руки, пытаясь добиться одинаково уверенного владения обеими. Увы, теперь этому пришёл конец, потому что из левого рукава высовывался протез. Память о налёте британских дирижаблей на Воздухоплавательную станцию - вместе с крестом, который августейший батюшка, вручил ему прямо на больничной койке. Конечно, ни в какой больнице Георгий не лежал, доктор Колесников пользовал его прямо в Зимнем. Протез, весьма правдоподобную имитацию кисти руки, затянутую в чёрную перчатку, изготовили лучшие мастера Империи - и с тех пор, как цесаревич впервые появился с ним на людях, среди мичманов и лейтенантов возник обычай – носить чёрную кожаную перчатку на левой руке. И хоть это нарушало высочайше утверждённую форму одежды, справиться со всеобщим поветрием флотское начальство было бессильно. Да оно, честно говоря, не слишком-то и усердствовало – преклонение перед цесаревичем, что во флоте, что в армии, приняло характер почти религиозный, и кое-кто уже приклеил будущему императору прозвище «Георгий Однорукий». Надо отметить, что сам он отнюдь не рвался на трон – наоборот, при всяком удобном случае повторял, что желает батюшке царствовать как можно дольше, чтобы само он мог заниматься любимым делом, создавать российский воздухоплавательные силы и авиацию. Полученное увечье не мешало время от времени пониматься в воздух в качестве командира дирижабля или даже пилота аэроплана – их в составе заново созданного воздушного отряда было уже шесть штук, и Шурик не успевал обучать новых лётчиков. В планах был и поплавковый вариант У-2, и большой двухмоторный биплан в вариантах бомбардировщика и пассажирского или почтового самолёта - так что дел у шефа Императорского Воздушного Флота (так звучала занимаемая Георгием должность) обещало только прибавиться. Он уже намекал, что будет рад видеть меня на месте своего зама и ближайшего помощника - правда, для этого сначала надо вернуться из «червоточины»…
- И в мыслях не было. - уверил я собеседника. - В герои тут никто не рвётся, нам бы вытащить Вареньку, и сразу назад.
- Ну да, конечно. – кивнул цесаревич. По-моему, он мне не поверил.
- Нет, в самом деле, чего мы там забыли? – принялся оправдываться я. – Прожекты дяди Юли и Теслы – они прожекты и есть, вот вернёмся, пусть экспериментируют, сколько влезет…
Подошёл отец – он напоследок беседовал с Корфом. Тоже, надо полагать, уверял, что не собирается рисковать понапрасну. И, судя по встревоженному выражению физиономии собеседника, преуспел не больше моего.
- Ну что, молодые люди, готовы? – спросил дядя Юля. «Молодые люди» - это были все мы трое, включая отца.
- Ага, всё в порядке! – бодро отозвался Николка. – Можно… ой, погодите секунду..
И торопливо зашарил в кармане куртки. В лаборатории царил обычный полумрак, и я не сразу разглядел, что он сжимает в пальцах.
Чётки, набранные из неровных чёрных зёрен, похожих на высохшие ягоды. И – потемневший от времени крестик непривычной формы.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
- Постой, это же?..
- Да, он самый и сеть. – торопливо кивнул Николка, подтверждая мою догадку. – С тех самых пор хранился в нашей московской квартире, в ящике стола – я его как засунул туда, так больше и не вытаскивал. Даже забывать стал, а когда выяснилось, что меня включили в состав основной группы – специально съездил в Москву и забрал. А «брызги» у Корфа выпросил, в спецхране Д.О.П.а их много, и сам нанизал на нитку. Будет нам вроде талисмана.
Я протянул руку.
- Можно?
Николка кивнул и протянул мне чётки. Я пропустил бусины – на самом деле, гигантские области иного пространства, свёрнутые под воздействием нашего, в котором мы сейчас находимся – и поднёс к глазам крест. То ли латунный, то ли бронзовый, в патине, замысловатой формы, словно набранный из двенадцати крестов, поменьше – помнится, я где-то читал, что они символизируют двенадцать апостолов… Форма креста, многочисленные сквозные прорези – всё одинаково непривычно для глаз что православного, что католика. Однажды лет двести или триста, некий копт или эфиопский христианин привесил этот символ своей веры к простеньким чёткам – и ему, надо думать, было невдомёк, что бусины, из которых они составлены, невесть на сколько тысячелетий древнее христианства, а может, и самого человечества. Так и висел коптский крестик на чётках, меняя хозяев, перемещаясь с очередным владельцем из страны в страну, из Африки в Азию, потом в Европу – пока, наконец, не оказался однажды в Москве, в квартире на втором этаже улицы Гороховой, за массивной, в форме львиной лапы ножкой письменного стола. Оттуда его и извлёк однажды гимназист Николка Овчинников: вытащил, неосторожно порвав нитку, на которую были нанизаны бусины, и… открыл с их помощью путь, ведущий в другое время, в другое измерение. В результате мы трое стоим сейчас перед порталом-«червоточиной» и изо всех сил тянем время – хотя и боимся признаться себе в этом. Вон он, портал - висит в полуметре над полом, озаряя каземат призрачным лиловым светом, и призрачные блики играют на каменной кладке и досках пандуса…
- Вот и хорошо... – я протянул чётки обратно Николке. - Раз с этого крестика всё началось – пусть им и заканчивается!
Он вскинул на меня глаза, такие же детские, наивные, как тогда, в далёком 21-м веке, мы встретились в переулке близ улицы архитектора Казакова[27].
- Думаешь, сейчас всё закончится?
Я смутился.
- Нет, это так, фигура речи… не бери в голову, короче!
- Ты смотри, поосторожнее с такими-то словами. – негромко сказал отец. Он стоял рядом и, конечно, всё видел и слышал. - Они, знаешь ли, имеют свойство сбываться… иногда.
Николка не стал прятать чётки в карман, а сжал их в кулаке, пропустив между указательным и средним пальцами, так, чтобы несколько бусин и крест оказались снаружи.
- Ну что, долго вы там ещё? – сварливо напомнил дядя Юля.
- Извините, Юлий Алексеич! - я вдруг понял, что тягостное ожидание, не отпускавшее меня все последние дни, куда-то делось, и на место его пришла непоколебимая уверенность, что всё будет хорошо. Обязательно, непременно будет – и Вареньку спасём, и сами вернёмся живые и здоровые и даже мерзавца Стрейкера вытащим, чтобы ответил, наконец, за всё… Может, именно древнего крестика мне и не хватало для этого восхитительно ощущения?..
- Простите, Юлий Алексеич! – повторил я, удивляясь, как звонко, по-мальчишечьи звучит мой голос. - Мы готовы!
До антрацитово-чёрного омута неправильной формы, оконтуренного по краям шнуром пульсирующего лилового пламени, оставалось не более полуметра. Протяни руку – прикоснёшься, сделай шаг – и ты уже там. Но я медлил. Дело в том, что порталы, через которые мне доводилось проходить раньше, выглядели совсем не так. Это была либо невесть откуда взявшаяся подворотня двухэтажного дома на улице Гороховской, либо проход в осклизлой кирпичной кладке московского подземелья. И никакого тебе «горизонта событий – как, помнится, называли мембрану межпространственного портала в «Звёздных Вратах»…
