Главный всадник спешился. Коренастый мужчина с окладистой бородой был без шлема, но в дорогой броне и при мече, на голове у него была шапка, так сверкавшая на солнце, что любому становилось понятно – расшита она самыми настоящими драгоценными камнями.
– Неужто сам Добрыня Малкович к нам на выручку пожаловал? – услышал Данила слова Скорохвата.
Ага, Добрыня, дядя Владимира, князя Киевского, без которого тот, может, и не стал бы князем. Посадник Новгорода. Прообраз былинных богатырей и самых разных сказаний.
Меж тем Добрыня Малкович подошёл ближе – телохранители последовали за ним, – и Молодцов смог получше его разглядеть. Богатырём он не выглядел: невысокий рост, некрупное телосложение, большой мясистый нос и хитрый цепкий взгляд. Вот и всё, что можно было сказать. Большую часть лица скрывали борода и шапка, но и этого хватало, чтобы оценить Добрыню: такому палец в рот не клади, а уж если сотня-другая гридней за спиной, то и вовсе берегись да следи за словами.
«О чём я? – опомнился Данила. – Они же мне жизнь спасли, я должен им в ноги кланяться».
Но падать на колени не стал, ждал, что скажет Воислав.
– Я посадник Новгородский, Добрыня Малкович, если кто меня не знает. Князем Владимиром старшиной поставлен за этими землями следить. Кто разор устроил и беззаконие?
Голос у посадника был мощный, раскатистый, какой и должен быть у человека, который привык ставить на место вечевых горлопанов. А что ставил, это тоже ощущалось: характер и нрав в Добрыне – не согнёшь. Прям как у Воислава.
– Здрав, Добрыня Малкович, – ответил Воислав с достоинством, поклонился, но не низко, – я батька обережной дружины Воислав Игоревич, наняли нас купцы Путята Жирославович и Чернята из словенской сотни. По дороге на нас напали разбойники нурмана, коего у нас зовут Гуннар Скряга. Мы укрылись на заимке охотника Завида Вольшовича, гонцов послали. Ну и осаду держали, пока ты не прибыл, посадник Новгородский. За это спасибо тебе, век благодарны будем.
Воислав отвесил ещё один короткий поклон.
– А что ж Завид, живой он али убили?
– Да вот он.
Хозяина заимки под руки вывели пред светлы очи посадника. Он прыгал на одной ноге, опираясь на плечи последних оставшихся в живых охотников, но выглядел достаточно бодро.
– Здравие тебя, Добрыня Малкович, – ещё издали закричал он.
– И тебе не хворать, помню я тебя, Завид, хороший ты охотник, везучий. И меха у тебя всегда отменные.
– Что везучий, это верно. Хватило моей удачи, чтобы в живых остаться, а вот чтобы людей моих уберечь и имущество – маловато оказалось.
– Охальники тебе весь ущерб возместят. Правда ли всё, что сказал Воислав?
– Всё до последнего слова. Приютил я гостей торговых, всё честь по чести, а тут налетели эти… псовые подхвостья. Людей честных, свободных мучили и убивали, с законами богов и князей не считались. Нефыри поганые. И варяги среди них были – из самого Киева.
– О как, – Добрыня искренне удивился, – что же они здесь забыли?
Данила скривился от последних слов Завида: кто ж его за язык тянул, может, и так бы прокатило. Охотник сам уже понял, что сболтнул лишнее, но на попятный не пойдёшь.
– Брехали, что кто-то из моих гостей Перуна оскорбил.
– Вот оно что! Найти всех, кто выжил, и допросить, – распорядился посадник, ни к кому конкретно не обращаясь, тем не менее десяток гридней, стоявший до этого по стойке смирно, кинулся выполнять приказ – дисциплина. – Что же ещё они говорили?
– Позволь сказать, Добрыня Малкович, – попросил Воислав.
– Говори.
– С нурманами был десяток варягов, из Киева. Предводительствовал ими Ингельд, у него ещё шрам через всё лицо и глаз не видит, прям как у Одина. Он сказал, что один из моих людей оскорбил Перуна. Не стал биться в Праздник на священном месте, сбежал. Но воин мой тогда не шибко был ловок с оружием, да и сейчас тоже, но храбр – этого не отнимешь. Поэтому он и решил, что умирать даже перед богом, если нет шансов, – глупо. И утёк, хотя и был под присмотром. А раз ему удалось сбежать, значит, в этом тоже есть воля Перуна. Я это Ингельду передал, а он сказал, что будет биться только с моим воином. Сам подумай, Добрыня Малкович: бывалый варяг да супротив отрока!
– Что ж, в твоих словах есть толк, – согласился посадник.
– Батька, – подбежал один из гридней, – что с полоняниками делать?
– Нурманов под нож, варягам, кто жив, помочь, а с лесовиками, – Добрыня вдруг нахмурился, – я потом поговорю. А ты, Завид и… Воислав, что ж, наниматели твои все погибли.
– Путята живой, может, выберется из-за Кромки, а Черняту с приказчиками викинги обманом к себе заманили и угробили.
– Хм… А откуда тот нурман, Гуннар, вообще взялся, да ещё с варягами из Киева и лесовиками?
– У меня с ним суд божий был, в Смоленске. Я победил. Тогда Гуннар себя торговым гостем называл.
– Даже так? – Добрыня изрядно повеселел. – Тогда клянусь вам, что сотня купеческая вам виру за всё сполна отдаст – и за имущество, и за людей побитых. Ну и доля в добыче вам тоже полагается: такого волчару в ловушку загнали. Мои гридни тоже не внакладе: панцири, я смотрю, у убитых добротные.
Добрыня внимательно рассматривал побитых стрелами викингов, броня у них и впрямь была что надо.
– Что творишь, посадник?! – хриплый от боли и отчаяния крик разнёсся над заимкой. – Хулу на богов наводишь, всю землю и людей наших позоришь перед ними.
Кричал варяг, совсем молодой парень (Данила дал бы ему лет двадцать, то есть на самом деле ему вряд ли стукнуло больше семнадцати), но уже с длинными усами, в кольчуге, усиленной на груди стальными пластинами.
Его осторожно тащили двое гридней. Из бедра и бока у него торчали обломки стрел, варягу наверняка было больно, и он потерял много крови, но это не сказывалось на его поведении – двоим гридням с трудом приходилось удерживать раненого воина. Варяг всё время вырывался из захвата и вырвался бы, если б не подводила нога. С другой стороны, если б не раны, гридни тоже не деликатничали бы с ним.
– Ты что ж такое говоришь? – тихим, не сулящим ничего доброго голосом спросил Добрыня. – Или жизнь тебе не дорога, благодарности не имеешь за то, что тебе её оставили пока?
– Это ты не понимаешь, не знаешь, кому помогаешь. Этот, – гневный взгляд на Воислава, – чужеземца без роду и племени приютил, невесть из каких земель, который зло нам принесёт неизвестное. Опозорил он всё наше варяжское братство.
– Не тебе, отрок, о позоре говорить, – отчеканил Добрыня. – Я здесь посадник. Посажен князем Владимиром, верховным жрецом Перуна, за все земли, что под его рукой лежат. И я здесь решаю, что позор, а что нет. И я виру назначаю. Ты Правду нарушил, кровь пролил на моей земле. Как спросить с тебя, потом решу, может, скажу серебром долг отдавать, а может, кровью.
Отрок-варяг подавленно замолчал.
– Уведите его, а будет норов показывать – укоротите, – и, обращаясь уже к Воиславу: – Ну, хватит языками молоть, вижу, у вас раненых много, помощь нужна. Чем сможем, пособим, а об остальном поговорим после.
Добрыня бросил ещё один оценивающий взгляд на Воислава. Тот в ответ лишь кивнул.
Новгородцы собрались в поход в полном боевом, то есть, кроме оружия и припасов, взяли с собой несколько лекарей. Точнее, гридней, что лучше других понимали во врачевании, имели при себе запас разных полезных травок и могли применить их по назначению. Каждому раненому оказали грамотную помощь, напоили целебными отварами, дальше всё зависело от самих пострадавших, их иммунитета и силы воли.
Даниле тоже прижгли раны на груди и руке (он чуть палку зубами не сломал, которую в рот сунули, чтобы язык не откусил), напоили хвойным отваром, после чего оставили в холодном поту набираться сил.
С теми, кто погиб, тоже поступили уважительно. Сообща порешили на месте их огню не предавать, а отвезти в Новгород и там, на большом капище, провести церемонию, как и положено.
Добрыня дал спасённым как следует выспаться и уже днём призвал к себе Воислава. Батька в это время руководил сборами. Санный поезд получался большой: новгородская дружина, выжившие обережники, купцы, раненые, которых следовало довезти в целостности, добыча (её решили поделить в Новгороде), а также шкуры, купленные Путятой и добытые Завидом. Чтобы всё это перевезти, понадобилось сладить ещё несколько саней. Хорошо хоть, у нурманов в обозе нашлись лошадки с упряжью. А вот сами нурманы ушли к своему Одину – те, кого не убили гридни, перерезали себе горло. Знали, что ничего хорошего их не ждёт, а со стрелами в ногах и ягодицах хорошую смерть в бою трудно принять. Всего в хирде Гуннара и его брата Олли оказалось двадцать пять настоящих матёрых викингов, все они отправились в Вальхаллу, пускай там остаются до самого Рагнарёка. И ещё столько же проверенных бойцов со всех берегов Балтийского моря привёл с собой Гуннар. Чуди так и вовсе набежало больше семи десятков. Кроме них, в разбойном войске оказался десяток варягов, трое из них были ещё живы, когда пришёл Добрыня, но следующую ночь пережил только один, тот самый смелый на язык молодой варяг по имени Евсклик. Согласно приказу посадника, из него вынули стрелы, перевязали и уложили к остальным раненым. Вместе со всеми он должен был отправиться в Новгород на княжий суд. Защитники заимки тоже должны были присутствовать, а из-за того, что из их лидеров целым и невредимым остался только Воислав, на него легла вся тяжесть сборов. Ему было не привыкать, в общем-то. Но от этого его отвлекла более тяжёлая ноша – разговор с Добрыней.
