— Скажи, любезный, — подозвал оставшийся в пустой харчевне человек в плаще виночерпия, — а часто ли к вам захаживает этот человек в черном, и что ты о нем знаешь?
По столу покатилась золотая монета и исчезла в большой грубой, пахнущей кислым вином руке…
Немного хитрых мыслей
Немного позже, уютно устроившись в глубоком кресле, в теплом особняке сенешаля графини, убийца, сокрытый в душе драгунского коронного лейтенанта, поглаживая по длинным заячьим ушам ритмично двигавшуюся где-то в районе его пояса голову служанки, размышлял:
«Итак, Алан де Мелонье оказался действительно не так прост, как представлялось вначале. Похоже, он является кем-то вроде профессионального любовника, соблазнителя, интригана, действующего по воле церкви или кого-то достаточно могущественного, чтобы иметь с церковью общие интересы. И некто другой, достаточно могущественный и богатый, желает его смерти, скорейшей, само собой. Впрочем, дело подобного рода не терпит спешки, норманита, его охраняющего, нельзя недооценивать, его нельзя подкупить, обмануть и уж тем более нечего думать о том, чтобы его убить. Даже если это получится, Орден будет мстить. Впрочем, обмануть его не может человек со стороны. А вот сам Мелонье… Я думаю, если он достаточно будет ослеплен яростью, он сам обманет Бенедикта и сам же себя погубит. Нельзя бить по его слабостям, если уязвить его в слабое место, он может просто предложить своему другу расправиться с недоброжелателем. Значит, нужно обратить его силу в слабость, бить его его же оружием. Он влюбился в магессу Аделаиду де Тиш, безуспешно пока, но продолжает штурм, впрочем, сердце не бастион, его могут штурмовать две стороны. Также поэт, похоже, искренне любит свою сестру, ее несчастье станет для него личным поводом для мести, поводом, не терпящим вмешательства извне. Что ж, за этих двух дам мы и поборемся с Аланом».
Мысли были сильные, твердые, уверенные. Они текли легко и размеренно, перерождаясь на пути в четкий план. Но на душе от этих мыслей было неспокойно. Убийца был молод, самоуверенность изрядно разбавлялась неопытностью. Он сухо размышлял о соблазнении и использовании двух не самых глупых женщин, но притом сам пережил очень и очень немного амурных приключений. Его тренировали, тренировали на актрисах, на куртизанках, на рабынях. Убийца мог многим похвастаться в постели и в умении складывать слова. Но уверенности это не придавало. Разница была такой же, какая для офицера, для того же Антуана де Рано, между боем и маневрами. В общем, Реймунд мандражировал. И, похоже, имел для этого все основания. Позорно предавая годы успешных тренировок, он погружался в пучину не самых светлых эмоций.
А в то же время при свечах, через несколько комнат от самого опасного человека графства, его гостеприимный хозяин дрожащей рукой, опасливо оглядываясь по сторонам, писал письмо.
Вернее, Марк де Эль писал донос. Он убористым почерком матерого бюрократа выплескивал на бумагу свои подозрения о мнимом драгуне. Ночные поездки, умелая речь, насмешливый взгляд, познания, выходящие сильно за пределы столичных сплетен и военного дела. В конце концов, идеальная забота о мундире и оружии, столь несвойственная драгунам. Все это вызывало подозрения. А пару раз, иногда тайком следивший за своим новым другом, де Эль видел, как де Рано зачем-то переодевается в черное и в широкополую шляпу, берет худую лошадь и ездит по деревням. Все это было странно и подозрительно. Но также волнительно и интересно. Марк подозревал «драгуна», но и восхищался им. Все эти действия говорили — совсем непростой человек делил с сенешалем крышу.
А с непростыми людьми нужно держать ухо востро. Гусиное перо уверенно завершило письмо о последних перемещениях столичного гостя. Заботливо высыпанный песок утвердил чернила на бумаге, не давая пропасть ни слову ценной информации. Затем аккуратно сложенное письмо легло в плотный конверт, а оттиск безымянной печати графства Никкори-Сато надежно защитил тайны сенешаля от посягательств.
Марк открыл особое отделение письменного стола и бросил конверт внутрь, к своим братьям-близнецам. Все элементы бумажного предательства были адресованы Тайной Канцелярии. Марк закрыл ящик и запер магический замок, вернув ключ в потайной карман жилета. Он был уверен — письма надежно укрыты. И если что-то пойдет не так, они станут последним козырем сенешаля.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Библиотека Хранителей Знаний. Краткие выдержки о истории и природе стран Южного Архипелага Гольвадии: Королевстве Шваркарас, Республике Ригельвандо и Алмарской Империи, полученные из источников разных, достоверных до степени достойной преподнесения дражайшему читателю
Прогрессивная неизбежность или картежные разговоры
— Прошу вас, маэстро, сдавайте, а я покамест развлеку вас беседой, если господин мэр не против.
Не против. Что ж, чудесно. О! Похоже, мне сегодня благоволит Единый. Так вот, о чем я.
Ах. Да. Что мы видим вокруг нас, господа.
Да-да, я согласен, капитан, великое множество всего. Ну, нужно же смотреть в корень. Не воспринимайте слова старика в рясе столь буквально.
А видим мы богатство, богатство и благополучие. На пашнях колосится зерно, реки полны рыбы, ремесла, благодаря стремительности прогресса, на подъеме, заморская торговля процветает. Золотой век, не иначе.
Эх. Опять вы меня обошли, сеньор мэр. Стыдно мне. Но вам еще стыднее, должно быть, забирать последнее у бедного старика. А вот мои виллы за городом — это дело вас, сеньор капитан, не касающееся.
Так вот. Мы живем в золотой век: казна полна, флот могуч, торговые компании приносят миллионные доходы, так чего, спрашивается, этот старикан в рясе с круглым дукатом на груди бухтит? Ведь все же замечательно.
Так, да не так. Посмотрев вокруг, мы можем узреть признаки разложения. Едва заметные. Наметки темных пятен, которые, не будучи замеченными, выльются в великие бедствия. Не сейчас, лет через сто пятьдесят.
Нет. Я не собираюсь жить так долго. О! Благослови меня Единый-Золотой! Стрейт! Чудно. Ах, этот сладостный звон. Впрочем, я продолжаю. Так вот. Подозреваю я, что в той же неге купалась когда-то Империя Имирас, где она теперь? Ну, обломки ее проклятой столицы вы можете и сейчас увидеть к югу от Наполи. Издалека, там все еще опасно — дракийцы наложили много проклятий и оставили стражу.
Всему и всегда приходит конец, в том числе и заморским деньгам. Наше общество не лишено пороков. Просто достаток и довольствие сглаживают их.
Вот, к примеру — кто бросился в колонии, кто каждый год уводит туда корабли и возвращается с огромными богатствами? Правильно, самые смелые и удачливые. Предприимчивые и находчивые. Такие же люди покидают Ригельвандо, навсегда поселяясь под солнцем Экватора в колониях.
И что это значит? Правильно. Это значит, что здесь остаются менее смелые, более мягкие и не столь предприимчивые. Ну, я конечно не о нас, господа! Эх. Опять шиперки.
Я говорю о поколении молодом, о том поколении, которое через полвека займет места стариков, займет места в Ригельсберме, воссядет на креслах директоров торговых компаний и на почетных местах глав гильдий. Воссядут на них и начнут допускать ошибки, проиграют войну, прогадят торговый контракт, сдадут позиции в дипломатии.
И самое главное, господа. Хм. Чую, мне повезет. Они совершенно не заметят, как центр силы сместится в колонии. Там воссядут люди опытные, умудренные, иронично взирающие на бездарей, оставшихся дома. Ах, не надо о патриотизме, о чувстве долга, об осознании величия государства.
Мы нация купцов! Чему мы учим молодежь — работая на себя, ты работаешь на благо государства, упорным трудом ты возвышаешься над прочими, лень и беспорядок противны природе твоего народа. Находясь на своем месте, будь ты крестьянин, рудокоп или патриций — старайся возвыситься над прочими, ибо в соперничестве рождается успех, для тебя и для всех.
И что же? Именно на основе этих мнений, если не через пятьдесят лет, то уже через семьдесят, те, кто остался там, за морем, увидят, что они во всем превосходят тех, что остались здесь. Увидят, что в честной и конкурентной борьбе они побеждают, а значит, захотят больше власти, больше сил и больше свободы. Но дадут ли им потомки слабых и ленных свободу?
