имени? — вскричал я, видя, что девушка уходит.
Она оглянулась и, смеясь, бросила через плечо:
— Сандрильона![69]
Я и не подозревал в ту минуту, при каких обстоятельствах мне снова приведется встретиться с нею.
Глава 2
«Ради всего святого, приезжайте!»
На следующее утро в пять минут десятого я вошел в нашу общую гостиную, где мы обычно завтракали. Мой друг Пуаро, отличавшийся необыкновенной пунктуальностью, как раз разбивал скорлупу второго яйца.
Увидев меня, он просиял.
— Надеюсь, хорошо спали? Пришли в себя от этой ужасной болтанки на море? Удивительно, вы сегодня явились к завтраку почти вовремя. Pardon, у вас галстук сбился. Позвольте, я поправлю.
Кажется, я уже где-то описывал наружность Эркюля Пуаро. Начать с того, что он необыкновенно мал ростом — пять футов и четыре дюйма, яйцеобразная голова, обычно немного склоненная набок; глаза, в которых в минуты возбуждения мелькает зеленая искорка; жесткие, воинственно торчащие усы; величавый, исполненный гордого достоинства вид. Одет всегда с иголочки и выглядит весьма элегантно. Невероятный аккуратист. Во всем без исключения. Небрежно завязанный галстук, загнувшийся уголок воротничка или ничтожная пылинка на одежде причиняют ему невыносимые страдания, если только он лишен возможности немедленно и собственноручно навести должный порядок. Порядок и методичность — вот два идола, которым он поклоняется. Он всегда испытывал легкое презрение к вещественным уликам, таким, скажем, как следы или пепел от сигареты, утверждая, что сами по себе они ни в коей мере не могут помочь расследованию. Постукивая по своей яйцеобразной голове, он, бывало, говорил с забавным самодовольством: «Настоящая работа совершается здесь, внутри, серыми клеточками. Никогда не забывайте о серых клеточках, mon ami».[70]
Я подсел к столу и небрежно заметил в ответ, что назвать «ужасным» короткое, не более часа, морское путешествие из Кале в Дувр,[71] пожалуй, было бы с моей стороны сильным преувеличением.
— А что почта, нет ли чего-нибудь занятного? — осведомился я.
Пуаро разочарованно покачал головой.
— Правда, писем я еще не читал, да и то сказать, что может быть интересного в наши дни? Великие преступления, разгадка которых требует безупречно организованной работы ума, где они?
И он поник головой с таким унылым видом, что я невольно расхохотался.
— Не падайте духом, Пуаро, удача еще улыбнется вам. Прочтите письма — как знать, вдруг какое-нибудь занятное дело замаячит на горизонте?
Пуаро улыбнулся и, взяв маленький изящный нож для разрезания бумаг, которым неизменно пользовался, вскрыл несколько конвертов, лежавших подле его тарелки.
— Счет. Еще один. Кажется, к старости я становлюсь мотом. А! Послание от Джеппа.
— Да? — Я навострил уши.
Инспектор Джепп из Скотленд-Ярда уже не раз подкидывал нам интересные дела.
— Всего лишь благодарность (в его обычной манере) за то, что я немного помог ему в деле Эберистуайта — указал верное направление расследования. Рад, что мог быть полезен ему.
Пуаро неторопливо продолжал просматривать корреспонденцию.
— Предлагают прочесть лекцию местным бойскаутам.[72] Графиня Форфэнок будет весьма признательна, если я навещу ее, предварительно позвонив по телефону. Наверняка опять болонка пропала! Так, а вот и последнее. Ого!..
Я вскинул глаза, сразу уловив перемену в его голосе. Пуаро внимательно вчитывался в письмо. Минуту спустя он протянул листок мне.
— Что-то не совсем обычное, mon ami. Прочтите сами.
Письмо было написано на бумаге иностранного образца отчетливым, характерным почерком:
Вилла «Женевьева»,
Мерлинвиль-сюр-Мер,
Франция
Дорогой сэр, крайне нуждаясь в помощи детектива, я по причинам, которые объясню вам позже, не желаю прибегать к услугам полиции. Будучи много наслышан о ваших недюжинных способностях и крайней осмотрительности, уверен, что могу положиться на вашу сдержанность. Не решаясь доверить все обстоятельства моего дела бумаге, могу сообщить лишь, что некие секретные сведения, которыми я располагаю, заставляют меня ежечасно опасаться за свою жизнь. Убежден, что неминуемая беда нависла надо мною, и потому умоляю вас не медлить. В Кале вас будет ждать автомобиль, прошу только телеграфировать время прибытия. Буду чрезвычайно обязан, если вы сможете оставить дела, которыми сейчас занимаетесь, и целиком посвятить себя моим интересам. Готов выплатить вам необходимую компенсацию. Вероятно, я буду нуждаться в вашей помощи довольно длительное время, ибо может случиться, что вам придется поехать в Сантьяго, где я в свое время провел несколько лет. Предоставляю вам самому назвать сумму вознаграждения, с которой я заранее согласен.
Еще раз заверяю вас, что дело не терпит отлагательств.
С совершенным почтением
П.Т. Рено.
Внизу, под подписью, видно наспех, нацарапали приписку, которую с трудом можно было разобрать: «Ради всего святого, приезжайте!»
Я вернул письмо Пуаро, чувствуя, как сердце забилось у меня в груди.
— Ну, наконец-то! — воскликнул я. — Безусловно, это что-то из ряда вон выходящее.
— Возможно, — сказал Пуаро в раздумье.
— Вы, конечно, поедете, — продолжал я.
Пуаро кивнул. Он сидел, целиком уйдя в свои мысли, потом, видно приняв решение, бросил взгляд на часы. Лицо его было чрезвычайно серьезно.
— Итак, мой друг, не будем терять времени. Впрочем, экспресс «Континенталь» отправляется от вокзала Виктория[73] в одиннадцать часов, так что можно не волноваться. Минут десять мы еще можем поговорить. Вы ведь поедете со мной, n'est-ce pas?[74]
— Да, но…
— Вы же говорили, что в ближайшие полмесяца не понадобитесь вашему шефу.
— Да, верно. Но этот мосье Рено ясно дал понять, что его дело чрезвычайно конфиденциально.
— Не тревожьтесь. С мосье Рено я все улажу. Кстати, это имя мне как будто знакомо.
— Есть, например, известный южноамериканский миллионер Рено. Может быть, это он и есть?
— Без сомнения. Тогда понятно, почему он упоминает Сантьяго. Сантьяго — в Чили, а Чили — в Южной Америке! О! Вот мы все и выяснили! А вы обратили внимание на постскриптум? Вам он не показался странным?
Я задумался.
— Видимо, когда мосье Рено писал письмо, он еще владел собою, а последние четыре слова черкнул в порыве отчаяния.
В ответ Пуаро решительно покачал головой.
— Ошибаетесь, мой друг. Разве вы не видите, что письмо написано яркими, черными чернилами, а постскриптум — совсем бледными?
— Ну и что же? — спросил я озадаченно.
— Mon Dieu,[75] mon ami, напрягите же свои серые клеточки! Разве не понятно? Мосье Рено написал письмо. Не промокнув чернила, он внимательно перечитал его. Потом, отнюдь не в порыве отчаяния, а совершенно обдуманно он приписал эти последние слова и только тут промокнул письмо.
— Зачем?
— Parbleu! Да чтобы они произвели на меня такое же сильное впечатление, как на вас.
— Вот как?
