Увы! Причина их раздора достаточно серьезна, и Тане это хорошо известно. Просто ей хотелось положить этому конец. Двадцать один год – вполне приличный срок и можно наконец покончить со старым. Они слишком необходимы друг другу, чтобы так легкомысленно расстаться.
Речь зашла об Алисе, Джейд, только не о Тодде. Ни Мэри Стюарт, ни Таня не упомянули мужей. Говорили о чем угодно: о путешествиях, музыке, общих знакомых, книгах, запавших в память, Зоиной клинике. Потом стали вспоминать о колледже, людях, которых терпеть не могли и которых обожали, о смешных субъектах, однокашниках, заставивших о себе говорить в последнее время, о дураках, слюнтяях, тупицах, вульгарных девицах, героях девичьих грез. Многие из бывших знакомых погибли во Вьетнаме перед самым подписанием мира, и это было самой большой несправедливостью – лишиться друзей в последние часы. Но что было, то было... Многие умерли в мирные годы, некоторые – от рака. Зоя знала истории всех болезней от коллег и друзей, а также потому, что жила в Сан-Франциско, откуда многие их однокурсники так и не уехали, так как город находится недалеко от Беркли. На протяжении всего разговора подруги ни разу, не упомянули Элли. Возвращаясь в дом, они продолжали обсуждать старых друзей, и только в гостиной Таня впервые произнесла запретное имя. Она знала, что Элли не выходит у подруг из головы, и решила доставить им облегчение.
– Представляете, столько лет прошло, а я по-прежнему по ней тоскую.
– Воцарилось долгое, тягостное молчание.
Потом Мэри Стюарт кивнула.
– Я тоже, – тихо призналась она.
Элли была душой и сердцем их маленькой компании. Она всегда оставалась самой внимательной, чуткой, нежной. Это была веселая, даже дурашливая девушка, готовая на что угодно, лишь бы рассмешить остальных, вплоть до появления, на вечеринке в чем мать родила, размалеванная белой краской. Поступив так однажды, заработала соответствующую репутацию. Она откатывала безумные номера, вызывая всеобщий смех. А потом из-за нее пролились горькие слезы. Ее смерть стала страшным ударом для всех, особенно для Мэри Стюарт – ведь она и Элли были закадычными подругами. Все трое думали о ней, когда Зоя нарушила молчание.
– Жаль, тогда я не ведала того, что знаю сейчас, – мягко сказала она Мэри Стюарт. Таня молча ждала. – У меня нет права говорить тебе все. Сейчас просто не верится, какой я была глупой. С тех пор часто об этом думаю. Однажды я села писать тебе письмо – тогда у меня впервые покончил с собой пациент, Я восприняла это как кару свыше за то, что так жестоко обошлась с тобой.
Казалось, это послужило ей напоминанием о том, что случилось с Элли, и как она была несправедлива к Мэри Стюарт. – Ведь в таких вещах некого винить, и мы не смогли бы ей помешать, даже если бы попытались. Поначалу вмешательство, безусловно, помогло бы, но потом она все равно бы это сделала, раз появилась такая склонность. В молодости я была слишком невежественна; думам, кто-то из нас должен был заметить грозные симптомы, и в первую очередь ты, раз была с ней наиболее близка. Я не могла поверить в то, что ты не знаешь, как она глотает таблетки и пьет. Теперь понимаю: это продолжалось не один месяц; наверное, она научилась скрывать свои пороки. Элли могла остановиться, если бы захотела, но вся беда в том, что она не хотела и поступила по собственному желанию и разумению.
От Зоиных слов Мэри Стюарт расплакалась. Ей казалось, что речь идет не об Элли, а о ее Тодде. Зое это, конечно, невдомек. Таня обняла Мэри Стюарт.
– Жалко, что я тогда так и не написала тебе, Стью, – сожалела Зоя, Теперь и у нее глаза были на мокром месте. – Я никогда не могла простить себя за то, что тебе наговорила. Кажется, ты тоже меня не простила. Я не осуждаю.
Ссора положила конец их союзу. Зоя обошлась с ней жестоко, несколько дней не давая ей спуску, и даже на похоронах отказалась сесть рядом. Обвиняя Мэри Стюарт в том, что та не смогла схватить подругу за руку. Мэри Стюарт страшно переживала из-за несправедливых слов, хотя тогда поверила в их обоснованность. Ей потребовались годы, чтобы преодолеть чувство вины из-за неспособности спасти подруге жизнь. Она долго еще ощущала себя убийцей...
А потом История повторилась с Тоддом. Казалось, ужас так никогда и не прекращался. Только теперь стало еще хуже: прокурором выступил муж.
– Прости меня! – произнесла Зоя, подсев к ней. – Я весь вечер хотела сказать тебе эти слова. Даже если мы обе завтра утром уедем – тем более если мы так поступим, – я не смогу успокоиться. Просто обязана сказать тебе, что была тогда не права, показала себя настоящей дурой. Ты правильно делала, что все эти годы меня ненавидела. Прости, если сможешь. – Она говорила все это сквозь слезы. Сейчас ей важнее всего покаяться и примириться с людьми, которых когда-то обидела, а у Зои таких наберется немного.
– Спасибо тебе за эти слова, – проговорила Мэри Стюарт, рыдая и обнимая подругу. – Только я всегда считала, что ты права. Я сама не могла понять, как не раскусила, что она затевает? Как я могла быть такой слепой? – Те же вопросы она задавала себе, лишившись сына. В некотором смысле гибель Тодда очень напоминала гибель Элли – как возврат старого кошмара, только проснуться нет никакой возможности. Кошмар длится без конца...
– Она струсила и захотела умереть, – просто заявила Зоя.
Двадцать лет практики многому ее научили. – Ты не смогла бы помешать.
– Хотелось бы мне в это поверить! – грустно отозвалась Мэри Стюарт. Она уже не знала, о ком они толкуют – о подруге или сыне.
– Уж я-то знаю! – Зоя так же твердо стояла на своей новой позиции, как когда-то на противоположной. – Ведь Элли не хотела, чтобы ты узнала, чем она занимается. В противном случае ты бы еще сумела ее остановить. А так все было бы бесполезно.
– Жаль, что я даже не попыталась. – Мэри Стюарт смотрела на свои руки, безжизненно лежащие на коленях. Две женщины не сводили с нее глаз. Тане стало тревожно. – Жаль, что в обоих случаях я ничего не знала. – Она подняла глаза, и подруги прочли в них муку.
– В обоих?.. – переспросила Зоя, не понимая, о чем речь.
Мэри Стюарт не торопилась отвечать. Затем она подняла голову – и Зоя поняла, что готова умереть за обеих подруг. Только сейчас она осознала, что пережила Мэри Стюарт! Сколько бы лет ни минуло со дня смерти Элли, она переживала ее снова и снова, с каждым разом все мучительнее, Зоя догадалась, что имела в виду подруга, когда говорила об обоих.
– Боже! – Она обняла ее и зарыдала с ней вместе. – Боже, Стью, какой ужас!
– Хуже! – всхлипнула Мэри Стюарт. – Это было невозможно вынести. Билл говорил то же самое и еще почище. – Казалось, от рыданий у нее вот-вот разорвется сердце. Но сама Мэри Стюарт знала, что этого уже не произойдет: от ее сердца уже давно остались одни осколки. – Билл по-прежнему считает меня виноватой. Он меня ненавидит! Сейчас он в Лондоне, без меня, потому что не может меня видеть, и я его не осуждаю. Он считает меня убийцей его сына; самое меньшее, что я, по его мнению, совершила, – это позволила сыну умереть. Помнишь, ты считала то же самое насчет Элли...
