Я прекратила водить дружбу с детьми после того, как мама рассказала им во время вечеринки с ночевкой, что в детстве я так мучилась коликами, что единственной вещью, способной успокоить меня, был вибратор, который засовывали мне в детское автокреслице. С того самого дня я поставила себе цель быть полной противоположностью своей матери. Я отказалась от косметики и носила бесформенную, застиранную одежду. Я по-стоянно училась, поэтому в выпускном классе у меня был самый высокий средний балл в школе. Я никогда не ходила на свидания. Учителя, которые встречались с моей мамой на Дне открытых дверей, с удивлением отмечали, что мы абсолютно не похожи, — но именно к этому я и стремилась.
Сейчас моя мама живет в Скоттсдейле со своим мужем, вышедшим на пенсию гинекологом, который на Рождество подарил ей розовый кабриолет с «модным» номерным знаком «38 ДД». На мой день рождения в прошлом году она прислала мне извещение о подарке из интернет-магазина косметики «Сефора», который я передарила на профессиональный праздник секретарше.
Я уверена, что мама не хотела меня обидеть, когда вписывала в свидетельство о рождении фамилию моего отца. Я также уверена, что она считала мое имя прелестной игрой слов, а не прозвищем для гомика.
Скажем так: как бы вы ни отреагировали на мое имя, когда я представляюсь, меня уже ничем не удивишь.
Я пришла навестить Люка Уоррена, — говорю я медсестре реанимации, сидящей за столом дежурной.
А кто вы?
Хелен Бед[15], — сухо отвечаю я.
Она хмыкает:
Повезло тебе, сестричка.
Вчера я общалась с одной из ваших коллег. Я из государственного опекунского совета.
Я жду, когда она найдет мою фамилию в списке.
Он в палате 12-Б, слева по коридору, — поясняет сестра. — Кажется, с ним сын.
Именно на это я и рассчитываю.
Впервые шагнув в палату, я поражаюсь невероятному сходству между отцом и сыном. Разумеется, вы должны были знать Люка Уоррена до аварии, но этот парень, сидящий в углу в позе вопросительного знака, выглядит точной копией человека с обложки книги в моей сумке. Хотя и с более стильной стрижкой.
Вы, должно быть, Эдвард, — говорю я.
Он меряет меня взглядом покрасневших, настороженных глаз и тут же занимает оборонительную позицию.
Если вы юрист больницы, то вы не можете меня выгнать.
Я не от больницы, — отвечаю я. — Меня зовут Хелен Бед, я временный опекун вашего отца.
На его лице отражается целая опера: открытый залп удивления, крещендо недоверия, потом ария понимания — именно я буду в четверг делиться своими наблюдениями с судьей.
Эдвард Уоррен осторожно встает.
Здравствуйте, — медленно произносит он.
Мне неловко, что приходится вмешиваться, когда вы находитесь наедине с отцом, — извиняюсь я и впервые по-настоящему смотрю на человека, лежащего на больничной койке.
Он ничем не отличается от остальных подопечных, с которыми мне приходилось работать: одна оболочка, неподвижный объект. Однако моя работа не в том, чтобы видеть его таким, каким он является сейчас. Моя работа — понять, каким он был раньше, и думать так, как думал бы он.
Когда у вас будет минутка, я бы хотела с вами побеседовать.
Эдвард хмурится.
Наверное, мне стоит позвонить своему адвокату.
Я не собираюсь обсуждать с вами события минувших нескольких дней, — обещаю я. — Это меня не касается, если вы беспокоитесь об этом. Меня заботит лишь дальнейшая судьба вашего отца.
Он смотрит на больничную койку.
Все, что могло случиться, уже случилось, — негромко отвечает он.
За кроватью Люка Уоррена что-то пищит, в палату входит медсестра. Она убирает полный пакет с мочой, который привязан сбоку кровати. Эдвард отводит взгляд.
Знаете, мы могли бы выпить по чашечке кофе, — предлагаю я.
В больничном кафе мы устраиваемся за столиком у окна.
Представляю, как вам тяжело. Не только потому, что это произошло с вашим отцом, но и потому, что вы оказались вдали от дома.
Эдвард обхватывает чашку руками.
Если честно, — признается он, — не так я представлял свое возвращение домой.
Когда вы уехали?
Мне было восемнадцать, — отвечает Эдвард.
Значит, как только вы смогли покинуть гнездо, тут же вылетели.
Нет. Я хочу сказать, что такого от меня никто не ожидал. Я был отличником, подал документы в полдесятка колледжей... и однажды утром проснулся и ушел из дома.
Похоже на радикальное решение, — замечаю я.
Я больше не мог так жить. — Он медлит. — Мой отец и я... мы разошлись во взглядах.
Значит, вы уехали потому, что не поладили с отцом.
Эдвард грустно смеется.
Можно и так сказать.
Наверное, крупная произошла ссора, если вы настолько разозлились, что покинули отчий дом.
Я разозлился намного раньше, — отвечает Эдвард. — Он разрушил мое детство. Он ушел на два года и жил в стае диких волков. Он постоянно повторял, что если бы мог, то никогда бы не стал возвращаться к людям. — Эдвард поднимает на меня глаза. — Можете мне поверить, когда ты подросток и слышишь, как твой отец говорит подобное перед камерами, в душе не становится тепло и радостно.
И где вы жили все это время?
В Таиланде. Я преподаю там английский. — Эдвард качает головой. — Преподавал английский.
Следовательно, вы вернулись домой навсегда?
Если честно, я не знаю, где в итоге окажусь, — признается он. — Но я и раньше пробивался в жизни. Пробьюсь и в этот раз.
Наверное, вам бы хотелось вернуться к своей прежней жизни, — предполагаю я.
Он прищуривается.
Не настолько, чтобы убить отца, если вы об этом...
Такого вы обо мне мнения?
Послушайте, то, что я не хотел сюда возвращаться, — чистая правда. Но когда мама позвонила и сообщила об аварии, я сел в первый же самолет. Выслушал все, что сказал нейрохирург. Я просто пытаюсь поступить так, как хотел бы мой отец.
При всем уважении... но вы не были дома шесть лет. Почему вы думаете, что вправе судить об этом?
Эдвард открыто смотрит мне в глаза.
Когда мне было пятнадцать лет, прежде чем уйти к волкам в лес, отец подписал письмо, в котором наделял меня правом принимать все решения, касающиеся его здоровья, в случае, ее ли он сам будет не в состоянии сделать это.
Это новость для меня. Я удивленно вскидываю бровь.
И у вас есть это письмо?
Сейчас оно у моего адвоката, — отвечает Эдвард.
Это большая ответственность для пятнадцатилетнего под ростка, — подчеркиваю я.
Только что я узнала не только о том, что Люк Уоррен не хотел искусственно поддерживать свою жизнь. Но и о его таланте воспитателя. Или об отсутствии такого таланта.
Знаю. Сначала я не соглашался ничего подписывать, но мама даже думать не хотела о том, что отец уходит на два года. Она была сама не своя, а Кара была совсем еще ребенком. Были времена после его ухода, когда я лежал в постели и надеялся, что он умрет в лесу со своими волками и мне не придется принимать подобное решение.
Но сейчас вы готовы его принять?
Он мой отец, — просто отвечает Эдвард. — Никто не готов принимать подобные решения. Но мне это не в новинку. Я хочу сказать, что отец всегда требовал этого от семьи: дать ему свободу идти туда, куда мы не хотели его отпускать.
Вам известно, что ваша сестра считает иначе.
Он крутит в руках пакетик сахара.
Я бы и сам хотел верить в то, что однажды мой отец откроет глаза, придет в себя и пойдет на поправку... Но у меня не настолько хорошее воображение. — Он опускает глаза. — Когда я только приехал, если в палату входили люди, чтобы обсудить со мной состояние здоровья отца, то я всегда понижал голос. Как будто мы могли его разбудить, потому что он всего лишь спит. И знаете что? Я мог бы орать изо всех сил, а он бы даже не шелохнулся. А сейчас... спустя одиннадцать дней... знаете, я не понижаю голос. — Пакетик сахара выскальзывает у него из рук и падает на пол. Эдвард наклоняется его поднять и замечает в недрах сумки книгу своего отца. — Готовились дома? — спрашивает он.
Я достаю из сумки «Одинокого волка».
Только сегодня утром начала читать. Ваш отец очень интересный человек.
Эдвард с благоговением касается золотистых букв на обложке.
Можно? — Он берет книгу и перелистывает страницы. — Я уже уехал, когда она вышла, — объясняет он. — Но однажды я зашел в книжный магазинчик, где торгуют англоязычными книгами, и увидел ее. Сел там же в проходе и прочел ее от корки до корки. Не отрываясь. За шесть часов.
Он листает подборку черно-белых фотографий внутри книги: Люк Уоррен со своими волками, когда они были еще волчатами, когда выросли. Кормит, играет, отдыхает.
Видите?
Эдвард указывает на снимок, на котором Люк в одном из вольеров, а на холме сидит и наблюдает за ним маленький ребенок. Он снят сзади, на голове капюшон толстовки. И подпись: «Кара Уоррен наблюдает, как ее отец учит Кладена и Сиквлу охотиться».
