Его выбивали на каменных плитах и придорожных крестах, стилизованный молот иногда размещался на печати Твери. Это что – тоже молоточек чеканщика?
Вокруг восседающего на престоле человека (?) с молотом – двенадцать кружков. В кузнице «божьего коваля» из русских преданий – двенадцать дверей и двенадцать огней.
И очень возможно, что перед нами – небесный кузнец Сварог. Он же «божий коваль Козьма-Демьян».
В этом же веке происходит любопытное событие – русский князь Василий II предложил (кстати, сделать это пытался еще Дмитрий Донской) собору Русского православного духовенства избрать самим, без санкции константинопольского патриарха, митрополита, главу русской церкви.
Русская церковь оторвалась от апостольской преемственности, от рукоположения и идущей через него от распятого бога «благодати». И произошло это в том же столетии, в котором деревенские Боги получили христианские имена.
Русь вновь, под новыми именами, новыми обрядами, стала почитать родных Богов, отвернувшись от Византии. И именно в этом веке кардинал д'Эли замечает: «Русские в такой степени сблизили своё христианство с язычеством, что трудно было бы сказать, что преобладало в образовавшейся смеси – христианство ли, принявшее в себя языческие начала, или язычество, поглотившее христианское вероучение».
Что же произошло после этого – падение всего и вся, развал, новое завоевание?
Да нет.
Вскоре Русь окончательно отказывает Орде в последних, чисто символических проявлениях покорности. Преемник Василия II собирает Русь в единое государство. Создаются чудесные произведения искусства и архитектуры. В следующем столетии Россия присоединит Сибирь, а там – дойдёт и до Аляски.
Словно древние Боги снова повернулись лицом к стране.
Руси стало лучше после того, как она избавилась от «преемственности» со стервятницей-Византией. Лучше – после того, как народный, языческий культ сросся с заимствованной символикой.
Кто-то назовёт это простым совпадением – что ж, его право.
Но всё же культ оставался – как любое церковное христианство – двуединым, синкретическим. Как на западе – библейская, так у нас – византийская составляющая культа превратилась в мину замедленного действия, «сработавшую» при Никоне.
А что же язычники? Они все приняли новые имена старых Богов, и на том все закончилось?
Нет. И на Севере, и на Юге ещё оставались кое-где очаги, в которых догорало чистое, без примеси церковного ладана, пламя древней Веры.
Так получилось, что на Юге, точнее, на казачьем, степном Юго-Востоке, они сохранились чуть дольше. Любопытно, как это отражалось даже в именах – скажем, в протоколах допросов мятежников Смутного времени.
Когда речь идёт о городах, в том числе – некогда мятежном Муроме, – имена фигурируют вполне христианские: Илейка Иванов Тимофеев, Тихонко Юрьев, Ивашко Боркин, Родион Матвеев сын.
Но когда речь заходит о казаках, крещёные имена будто испаряются. Нагиба, Наметка, Неустройка, а прозвище Четыре Здоровья! Позднее, в конце XVII века, в документах по делу Степана Разина фигурируют любопытные словосочетания: Фёдор Шелудяк, крещёный казак. Очень любопытно!
А кем же, в таком случае, были остальные казаки? Уж явно не мусульманами. Сам Степан Разин, согласно приговору, «на Дону церквей Божьих строить не велел, венчаться велел вокруг вербы». А любопытнее всего для нашей темы подлинные обстоятельства истории с персидской княжной, широко известной благодаря песне «Из-за острова на стрежень».
На самом деле всё было не так – начиная от того, что всё происходило отнюдь не на Волге во время похода, а на Яике, на казачьем кругу. История эта дошла до нас в пересказе очевидца. Людвиг Фабрициус, голландец, служивший в царской артиллерии с 1660 года, был направлен в 1667 году, в составе войск князя Прозоровского, на войну с «воровскими казаками» Разина, на Астрахань.
В июне 1670 года, в походе С. Львова, на Чёрном Яре попал в плен к разинцам и с ними вернулся в Астрахань. Он своими глазами видел кончину девицы – впрочем, о девице, с которой «ночку провозжался», речь не шла – Разин успел прижить от молодой персиянки сына.
Не шла речь и о потакании атамана пьяным крикам шайки. Всё было, можно сказать, чинно – перед всей ватагой, на кругу, он вывел свою любовницу, наряженную в лучшие одежды, и заявил, что нынче ночью, во сне, он видел «водяного бога Гориновича, которому подвластна река Яик» (в казачьих песнях Яик и впрямь именуется Горынычем).
Бог упрекал Стеньку за то, что уже столько лет он, пользуясь его, речного бога Гориновича, благосклонностью, захватил столько добра в своих походах, но не сдержал своего обета. Некогда, напомнил водяной владыка, Стенька пообещал ему лучшую часть своей добычи в обмен на удачу в походах.
И вот теперь, продолжал атаман, он исполняет обещание – и, со словами «Прими от меня этот дар, покровитель мой Горинович, у меня нет ничего лучше, чем эта женщина» швырнул персиянку с обрыва, над которым заседал круг.
Самое занимательное, что годовалого малыша, прижитого им от пленницы, он отправил в Астрахань, к митрополиту, с просьбой воспитать мальчика в христианской вере, и приложил к тому тысячу рублей золотом.
Жить с мусульманкой, прижить от неё сына, принести её в жертву языческому Богу и отдать малыша на воспитание митрополиту – любопытный был человек атаман Степан Тимофеевич! Многогранный и разносторонний.
Хотя в одном он прав – общество, в котором он жил, явно не могло «воспитать в христианской вере» малыша-полукровку. Любопытно, что все казаки совершенно спокойно, судя по описанию Фабрициуса, отнеслись к откровенному человеческому жертвоприношению водяному божеству.
Так что некрещёных там, должно быть, и впрямь обреталось немало. Судя по имени божества и обычаю венчаться вокруг вербы, некрещёные казаки разинских времён исповедовали как раз славянское язычество. Впрочем, в армии атамана хватало и старообрядцев, и никониан – он даже велел снарядить обитый чёрным струг, на котором с восставшими якобы плыл сам патриарх Никон.
Напоследок замечу, что за Разиным осталась не превзойдённая ни одним другим атаманом слава великого волшебника, он даже стал героем обычной истории про заточенного «в гору» колдуна, который вырвется в конце мира.
Впрочем, колдуном Степана Тимофеевича, судя по всему, считали уже при жизни – пленного мятежника содержали не в каком-нибудь банальном остроге или застенке, а в церковном приделе, на освящённой цепи. Любопытно примечание в одной из легенд о разинских кладах – мол, Стенька-вор с черемисой одной веры был.
Черемисы, марийцы, так и остались язычниками до самой революции, да и сейчас многие почитают старых Богов, а древняя религия в республике Марий Эл зарегистрирована на республиканском уровне.
Последний раз язычники – повторюсь ещё раз, именно откровенные и последовательные язычники, противопоставлявшие себя христианству и не желавшие принимать его ни в каком, сколь угодно «народном», виде, – мелькнули в бурных волнах российской истории уже в просвещённом XVIII столетии, в царствование Анны Иоанновны, если точнее – в 1743 году.
Некий нижегородский епископ Дмитрий (Сеченов), проезжая по своим делам Терюшевскую волость, увидел у церкви в русском (!) селе Сарлеях на кладбище рядом с крестами какие-то странные столбы и срубы.
Потребовав ответа у местного батюшки, архиерей оказался очень озадачен. Оказывается, в селе и в деревнях поблизости жило немало язычников. Чтобы не трогали власти (сравнительно снисходительно относящиеся к язычеству инородцев), они называют себя мордвой, на деле же даже говорить по-мордовски не умеют, а говорят, как суздальские и ярославские мужики.
Никакими мордвинами они не были – «старые русские идолопоклонники», как писал впоследствии почтенный архиерей в Святейший синод. А странные сооружения – так это могилы ихние, нехристей здешних.
Епископа очень рассердило, что какие-то «поганые» надгробия торчат на православном кладбище, и он, недолго думая, отдал приказ своим слугам изрубить эти «неправильные» надмогильные памятники на дрова и сварить на них ему обед.
Читатель, а вы, часом, не слыхали от наших батюшек сетований по поводу вандализма на кладбищах, воздыханий о губительном наследии советского безбожия, о засилии бездуховности? Высокодуховный епископ Дмитрий приготовил себе обед на чужих могилах задолго до советской власти.
Вскорости прибежали люди с известием, что к селу от нескольких языческих деревень движется огромная толпа, вооружённая кто чем (кое-где мелькали даже пращуровы мечи). Язычники, запыхавшись, выдавили из себя вестники, выглядят очень злыми, можно даже сказать, разъярёнными…
С чего бы это, а, читатель?
Пришлось его преосвященству, бросив недоеденный обед – ужасная утрата! – в панике бежать из села Сарлеях. Толпа долго гналась за ним, но удовлетворилась несчастным пономарём из обслуги, выпавшим из мчавшейся во весь дух брички. Бедолагу убили на месте. Вслед епископу стреляли из луков и даже из ружей, но не попали. К сожалению.
